Десять месяцев (не)любви - Юлия Монакова

Полина смотрела ему в глаза. Его удивительные глаза: расплавленное серебро, утреннее предрассветное небо, пасмурный хмурый день… Но его взгляд сейчас не был ни хмурым, ни пасмурным.

Слабая?.. Не справилась, не смогла совладать с искушением?.. Побоялась жить без него?.. Пусть так. А она прощает его, все его проступки и ошибки… прощает за эту, одну-единственную, встречу.

— Поцелуйте меня, — попросила Полина.

— Честно говоря, я об этом думаю с самой первой секунды. Просто боялся, что ты сразу же огреешь меня чем-нибудь тяжёлым по голове, — улыбнулся он.

— Вам повезло, Марк Александрович, что я вовремя избавилась от чемодана, — пошутила она в ответ.

И тут же его губы нетерпеливо прижались к её губам. Полине сейчас было наплевать на то, что их могут увидеть: она подняла руки и запустила пальцы в его волосы, прижалась крепче, притянула к себе, не боясь и не стесняясь ничего на свете. Она ощущала его лёгкую небритость… ловила ртом его сбившееся дыхание в промежутках между поцелуями… вкус его горячих губ — куда более настойчивых, чем в тот первый раз у него дома… и его плохо скрываемое нетерпение, и дрожь — всё она ощущала… И ей было хорошо, как никогда.

— После того, что между нами было, — немного нервно пошутила Полина, когда они, наконец, с сожалением оторвались друг друга, — вы обязаны пойти к моему отцу и официально попросить моей руки. А как вы хотели, всё по старинному русскому обычаю… отвесить земной поклон, упасть в ножки… не побоитесь?

Он засмеялся и одёрнул рубашку, пригладил волосы.

— Я готов. Полагаю, он будет меня очень сильно бить?

— Пренепременно выпорет. После бани. Но так уж и быть, я замолвлю за вас словечко… — засмеялась и Полина. — Пойдёмте?

Помедлив, Громов взял её за руку. Полина несмело переплела его пальцы со своими, искоса взглянула ему в лицо: он довольно улыбался…

Люди непременно станут судачить — такова уж их природа.

Даже теперь, когда они пройдутся вместе по деревенской улице, сколько человек окинет их любопытным сканирующим взглядом? Сколько — сделает многозначительные выводы? Сколько — начнёт перешёптываться? Она ведь здесь своя, Полинка, все её знают, а вот Громов — чужак, незнакомец, к тому же ещё и старше…

Люди непременно будут осуждать. Упрекать за слишком юный или слишком зрелый возраст. За излишнюю скромность или чрезмерную решительность. За счастье и за страдания. Такая уж она — эта несовершенная, неидеальная жизнь, и проживают её — и в печали, и в радости — далеко не безупречные люди.

Полина знала теперь, что может случиться всё, что угодно. Они могут прожить долго и счастливо в любви — а могут навсегда разбежаться спустя какое-то время. Никто не даёт гарантий, даже господь бог. Но она была к этому готова.

Ведь жизнь — это то, что происходит сейчас. Не вчера и не завтра. Сейчас она идёт по узкой тропинке, и её пальцы слегка подрагивают в горячей ладони мужчины, которого она любит, любит всем сердцем, всей душой, давно и искренне.

Он тоже не идеален, о нет. Но ведь он нужен ей именно таким, без лакировки и ретуши…

Ей просто очень хорошо идти сейчас с ним вместе по этой земле — родной, любимой, знакомой с детства. И слушать крики чаек. И видеть, как пронзительно синеет река.

Мороз крепчал, а море рокотало, как непременно добавила бы невыносимая Ксения…

Год спустя. Илона

Я научилась просто, мудро жить,

Смотреть на небо и молиться Богу,

И долго перед вечером бродить,

Чтоб утомить ненужную тревогу.

Когда шуршат в овраге лопухи

И никнет гроздь рябины желто-красной,

Слагаю я весёлые стихи

О жизни тленной, тленной и прекрасной.

Я возвращаюсь. Лижет мне ладонь

Пушистый кот, мурлыкает умильней,

И яркий загорается огонь

На башенке озёрной лесопильни.

Лишь изредка прорезывает тишь

Крик аиста, слетевшего на крышу.

И если в дверь мою ты постучишь,

Мне кажется, я даже не услышу.

Анна Ахматова

Осень по-прежнему оставалась её любимым временем года.

Любимым, несмотря на чуть подслащенные воспоминания о самом горьком, самом трудном, но одновременно — самом счастливом периоде её жизни. Илона давно уже научилась думать о том времени спокойно, без сожалений и слёз.

Наверное, весь запас своего негатива и отрицательных эмоций она исчерпала ещё тогда. Выплеснула до донышка. Приняла, отпустила и научилась “просто, мудро жить”. А может быть, первые месяцы материнства вымотали её настолько, что она и думать забыла о каких-то высоких материях: какая любовь, какая романтика, я вас умоляю, когда самое большое счастье — это поспать без перерыва хотя бы два-три часа?! Когда высшее из блаженств, недопустимая роскошь — просто принять ванну в тишине и спокойствии?

Она не знала, что будет так трудно. Да, морально готовилась, читала форумы, изучала статьи в интернете, советовалась с приятельницами, у которых уже были дети… и всё равно никто не предупреждал её, что будет настолько тяжело. Иногда, просыпаясь среди ночи от плача малютки, Илона чувствовала себя совершенно разбитой и сама готова была заплакать от усталости, бессилия, замкнутого круга, этого проклятого, бесконечного “дня сурка”…

И всё-таки, даже этот период остался позади. А когда малышке Сонечке исполнилось полгода, Илона вдруг как-то… ожила. Встрепенулась, огляделась по сторонам, улыбнулась яркому солнцу и высокому прозрачному небу. Ей внезапно захотелось накупить себе новых платьев, сделать причёску, прекратить затворничать, почаще выходить в люди, встречаться с подругами в кафешках, гулять по набережной… Разумеется, наличие ребёнка не позволяло начать осуществлять все свои “хотелки” сразу, прямо сейчас, но Илона принялась потихоньку двигаться в этом направлении.

Она была очень благодарна родителям — они всегда готовы были помочь с обожаемой внучкой. Даже мама, которая поначалу пришла в шок от известия об Илониной беременности, как-то оттаяла и стала мягче, нянчась с Сонечкой. Конечно, и сейчас не обходилось без непрошенных советов, но Илона научилась стоять за себя и резко пресекать все попытки ею манипулировать. Матери ничего не оставалось, как принять новую модель их отношений, и обеим, как ни странно, сразу стало заметно легче общаться друг с другом.

Марк, разумеется, тоже поддерживал, как мог. Он регулярно приезжал из Питера, привозил подарки для дочки, помогал материально… Его вообще ни в чём нельзя было упрекнуть. Он был хорошим, любящим отцом — насколько это в принципе было возможно в ситуации, когда отец и ребёнок живут в разных городах.

Суммы он перечислял приличные, и Илоне поначалу даже неудобно было их принимать. Так заманчиво было бы красиво отказаться — нет, не швырять деньги в лицо, конечно, но гордо и с достоинством произнести: “Спасибо, мы с Соней не нуждаемся, нам всего хватает”. Однако верная Муся, с которой Илона как-то поделилась этими крамольными мыслями, покрутила пальцем у виска, обозвала её дурой и велела не выпендриваться: