Когда заканчиваются сказки - Елена Кондрацкая

– Оно ненавидит лестницы и быстро выдыхается. Семь лет непрерывных тренировок Беремира коту под хвост. А ещё оно было младенчески чистым, ни шрамов, ни отметин. Но я, как видишь, об этом позаботилась. – Василиса хмыкнула и тряхнула рукой с чёрными как уголь пальцами, будто хотела сбросить эту черноту.

– А этот шрам откуда? – Кирши провёл по брови, над которой красовался неаккуратный розовый росчерк.

Василиса приложила руку и нахмурилась, будто бы пыталась припомнить, о чём вообще речь.

– А, этот! – наконец радостно воскликнула она. – Это я просто приложилась головой о борт лодки. Глупо вышло.

– Когда билась с русалками?

– Ага. Мерзкие твари. Наши русалки по сравнению с ними писаные красавицы.

Кирши поднялся с постели и потянулся. Взял со стола шнурок с Тиргом – кот тут же появился, плюхнувшись на кровать.

– Не могу поверить, что ты переметнулся на её сторону! – крикнул он, вздыбив хвост. – Пал рабом плоти, Кирши! Я был о тебе лучшего мнения.

– Пообщайтесь пока, а я проверю пленника, – бросил Тёмный, не обращая внимания на вопли домового.

– Неждан, – сказала Василиса. – Его настоящее имя Неждан. И ещё тогда в Вардене я заставила его поклясться мне в верности.

Кирши ухмыльнулся и оглянулся на Василису:

– То есть всё это время его можно было не держать связанным?

– Ага. – Довольная мордашка Василисы сияла. Чародейка сладко потянулась и перевернулась на живот. Рубаха задралась, обнажив изгиб поясницы, Кирши отвёл взгляд. – Скажешь, что это было жестоко с моей стороны?

– Кто? Я? Кажется, ты перепутала меня с Атли. Это он у нас по части сострадания к мерзавцам.

– Вот и прекрасно, – отозвалась Василиса и зарылась лицом в подушку. – Я ещё чуточку полежу и спущусь.

Кирши, подхватив катану, вышел из комнаты.

* * *

Тирг орал и бесновался ещё какое-то время, едва не сыпля искрами из жёлтых глаз. Василиса лежала на животе, обхватив подушку, и терпеливо ждала, когда он закончит. В глубине души она даже немного радовалась его праведному гневу – он напоминал ей об их перепалках в Лютоборах. Правда, тогда она бы не стала его слушать, а осыпала снопом горячих искр, но не сегодня. Сегодня Василиса просто ждала.

– Бросить меня с этим сумасшедшим! – кричал домовой, а его толстые бока намекали Василисе, что общество «сумасшедшего» пошло ему скорее на пользу. – Ты бы видела, куда он меня таскал. Мрак, вонь, нечисти полно, один раз нас даже чуть заживо не спалили! И этот паршивый Атли! Он хотел меня из гарнизона выкинуть! Пришёл к Кирши и заявил, мол, на кой бес тебе этот паразит. Представляешь, я, говорит, паразит! Вот же гов…

– А сумасшедший Кирши тебя, значит, отстоял? – примирительно сказала Василиса.

– Я сам себя отстоял! – огрызнулся Тирг, топчась по подушке. – Как зыркнул на этого волчару плешивого, он сразу хвост поджал!

– А он знает? – рассмеялась Василиса.

– Что?

– Что ты на него зыркал?

Тирг зашипел, крутанулся, отворачиваясь от Василисы, и плюхнулся на подушку. Хвост его гневно метался, выражая своё недовольство простыне.

– Может быть, из-за ног Кирши меня было и не так заметно… – в итоге пробубнил Тирг немного смущённо.

Василиса улыбнулась. Тирг замолчал, продолжая бить хвостом уже не так усердно. Порванное ухо то и дело стригло воздух, будто бы домовой ждал, что Василиса что-то скажет, но и Василиса тоже молчала.

Некоторое время они просто лежали, а потом Василиса нерешительно протянула руку. Тирг никогда не разрешал ей себя трогать. Единственный раз, когда чародейка держала его на руках – тогда, в пожаре, когда им обоим грозила смерть.

Ладонь коснулась гладкого чёрного меха. Тирг вздрогнул, хвост замер.

Пальцы нырнули в тёплую шерсть на кошачьей спине. У Василисы защемило в груди, к горлу подкатили слёзы, в носу защипало. Чувство бесконечного облегчения укрыло её с головой и нежным теплом разбежалось по телу.

– Я дома, Тирг, – прошептала Василиса сдавленным голосом. – Я наконец вернулась.

Домовой замурчал.

* * *

Кирши заглянул в соседнюю комнату, где был заперт Финист. Он всё ещё спал, крепко-накрепко привязанный к кровати. Прекрасно – встречаться с ним взглядом и тем более говорить у Кирши не было ни малейшего желания. Но теперь, зная, что Василиса заставила Финиста принести клятву верности, Кирши испытал к нему – вору и убийце – необъяснимую, тоскливую жалость.

«Поделом ему», – хотел сказать Кирши. За то, что он сделал с Василисой, за то, что сделал с Удой, за то, что делал с другими.

«Поделом», – хотел сказать Кирши, но отчего-то не мог.

Спустившись вниз, он затопил печь, достал из корзины точильный камень и сел на лавку у окна. Достал меч из ножен и внимательно осмотрел лезвие. Катана приветствовала его тихим звоном.

Как и говорил Хару, меч найдёт способ попасть к своему хозяину. Катана – первое, что увидел Кирши после смерти Хару. Он пришёл в себя уже в гарнизоне, и катана стояла в углу комнаты, прислонённая к стене, рядом в кресле дремал, свесив голову на грудь, Атли. Хару – его глоток свободы, надежды, его будущее – исчез. Круг замкнулся, золотая нить клятвы привела его назад, вернув Кирши в тёмную комнату, к Атли, к тому, от чего – ему казалось – он сбежал. Он лежал на постели, перевязанный, и тонкая ткань на ранах казалась ему кандалами.

Имя для меча пришло на ум само собой, и разве мог он придумать другое? Это имя было единственно верным и правильным.

И тогда оно значило для Кирши боль утраты, горе, вину, ошибку и мучительное желание встречи. Долгие годы он носил в себе эту боль, эти потерянные тогда свободу и счастье. Он печалился о Хару и о себе, о той жизни, которая могла бы у них быть и которой уже никогда не будет. Теперь имя, данное мечу, наконец стало грустным воспоминанием, отголоском любви и желанием не забывать.

– Ну, здравствуй, Хару, – тихо сказал Кирши катане впервые за все эти годы. – Кажется, я могу наконец тебя отпустить. Возможно, в конце концов я что-то сумел понять.

Кирши вспомнил, как решительно, не раздумывая рассёк нить клятвы Василисы. Он не сомневался тогда, не боялся, он просто хотел, чтобы она была свободной, чтобы могла выбирать сама, чтобы была собой. Он хотел, чтобы страх, боль и безысходная решимость отнять собственную жизнь исчезли с её лица, чтобы ей больше не пришлось подчиняться чужой воле.

– И если мне не удалось разорвать собственную клятву, – сказал Кирши Хару или самому себе, – возможно, я сумею обрести свободу, оберегая её в других?

Колокольный звон ворвался в комнату и уничтожил все звуки. Мощный, оглушительно громкий, пробирающий до самых костей. Он гремел, осыпаясь каменной лавиной, тяжёлым эхом ложился на плечи и забирался ужасом в самое сердце. Он всё звучал и звучал, не желая заканчиваться, стремясь достучаться до каждого жителя Лагвиц, до недр скал и до самого морского дна.