Утомленное солнце. Триумф Брестской крепости - Валерий Белоусов

Шибко любил ее Солдатенко. Крепче, чем свою жинку Оксану… во всяком случае, чаще… А что вы хотите? Доводка, называется. Тут как пое… страдаешь, так потом и поедешь! Вот и приходится с техникой еб… заниматься любовью. Регулярно!

И когда, уже в Минске, какой-то идиот высказал мнение, что два тягача «Коминтерн» мощнее, чем один «Ворошиловец», он не стерпел. Мало ли что в формуляре написано! На заборе вот тоже написано… а там дрова лежат.

Виновато было в горячности Солдатенко разливное пиво, шестнадцать копеек литр, завезенное в солдатский буфет предприимчивым военинтендантом Гинзбургом. Очень, знаете, разливное пиво пробуждает пытливую солдатскую мысль…

То любознательный часовой самолет штыком дырявит и удивляется, что у него на крыльях полотняная обивка, то воспитанник военной кафедры из Ленинградского Политеха пальнет ради интереса из экспериментального 406-мм орудия на артполигоне Ржевка…[107]

Прицепив цугом два средних арттягача, экспериментаторы подогнали кузовом вперед один тяжелый. Прицепили за буксирный крюк, и по команде «Даешь!» — дали! И ведь поволок! Поволок Солдатенко оппонентов! И выиграл бы свою кружку пива, стоимостью восемь копеек… Да увы, поддалась бракованная сталь…

Взвизгнул раздираемый металл, и задний швартовочный узел «Коминтерна» весом в добрую сотню килограмм, на длинном тросе, палицей тяжело ахнул в открытое окошко командирского дома, где умывалась рыженькая кошечка…

Впрочем, если бы окно было закрыто, результат был бы тот же…

От солнечного Магадана Солдатенко спасло только то, что никто, кроме тягача и кошечки, не пострадал… Да и тягач бы починили… говно вопрос! Увы. Кошечка, размазанная в мелкие брызги, принадлежала начальнику АБТ ЗапОВО…

Через двадцать минут.

Там же

— Ну ладно, снарядов я тебе бы немного дал… — сказал с сожалением Бузов. — У нас калибр подходящий, и системы близкие, «дивизионки»… Говоришь, САМ тебе звание присваивал? А чего ты тогда не сержант ГБ? У нас тоже бронечасти есть! Ну ладно… Водитель у тебя уже есть… а ты не врешь, что ты водитель, а, беглый?

— Не беглый я… вагон-зак немцы подожгли, охрана дверь отчинила, приказала прыгать… я и прыгнул. И я не вру!

— Но ведь все равно, старлей, у тебя ничего не получится… Топлива нет, масла нет… аккумуляторов тоже нет…

И тут очень уместно влезла в чужой разговор блондинка-дежурная:

— Та хлопци, у нас же ж в Березе «Сельхозтехника» мае, там усе е…

— Солнышко, милая, родная, я для тебя все на свете сделаю… — схватив молодку за рукав, жарко зашептал ей в ушко Эспадо. И нежно, но решительно спросил: — ГДЕ?!!

— Та-а… ничого нэ треба… — проворковала дежурная, краснея от удовольствия. — Я так… для Червоний Армии…

24 июня 1941 года. 03 часа 18 минут.

Каменец. Здание бывшей гимназии

Тихо… темно… глухо…

Только далеко на юге зарево над пылающим Брестом. В этот час вновь не выпала ночная роса. Два красных огонька… курят сигары, ароматные, еще довоенные, голландские.

— Господин командующий…

— Да, мой друг?

— Можно задать вам… нескромный вопрос?

— Если вы про ЭТО, то я давно уже нет…

— Ха, ха… очень остроумно! Нет, вопрос касается всех нас…

— Задавайте. Если я не захочу отвечать, то и ответа от меня не ждите…

— Господин командующий, есть на свете что-то, чего вы боитесь?

— Ну конечно, мой друг… я боюсь смерти, и даже не самой смерти как таковой… я боюсь смерти смешной и постыдной, как у Быстроходного Гейнца… боюсь за своего сына, он у меня сейчас в Кригсмарине служит, на У-боте…[108]боюсь за нашу Германию…

— А в этой кампании чего вы боитесь?

— А в этой кампании, мой дорогой, я смертельно боюсь, что умный Иван начнет отступать… И тогда наш фронт начнет стремительно расширяться — воронкою на север, юг, восток… У нас же просто не хватит сил, чтобы гоняться за русскими по их Die unermessliche Steppe… Я искренне надеюсь, что большевики решат из каких-либо своих соображений — политических, престижных, ну я не знаю! — защищать этот паршивый городишко Брест-Литовск, и будут подвозить сюда резервы, дивизия за дивизией… а мы их будем здесь перемалывать, дивизия за дивизией… Как под Верденом, помните? Пока не перемелем их все… в тонкую кровавую муку…

— И тогда мы рванем на Восток?

— Друг мой, вы же опытный генштабист Цоссенской школы, неужели вы не понимаете, что и после окончательного разгрома русских скорость нашего продвижения на Восток будет лимитироваться скоростью перешивки железной дороги на нашу колею? А как иначе прикажете наши войска снабжать? Не этим же автозоопарком от парижских «ситроенов», которые развозили по бистро молодое шабли до голландских «устричных цистерн»? Вот возьмите, ради интереса, «физелер-шторьх», и пролетите над дорогой до переправы через Буг… Я лично насчитал там полсотни брошенных грузовиков, и считать бросил… Что вы говорите, снабжаться по воздуху? Воздуха не хватит. Шутка.

— Но герр командующий… Так мы НИКОГДА не выйдем до сезона осенних дождей на линию «А-А»…

— Вопрос: Ну, хорошо, вышли мы на линию «А-А». И что же будет дальше? Сказать вам по секрету? Только вы никому уж не говорите… ладно? А дальше будет линия «В-В», а еще дальше будет линия «С-С»… Россия — это же не страна. Россия — это целый материк… И дело не в том, что я мало похож на Писарро… Сталин — он явно не Монтесума, вот в чем наша беда-то. Нет, нам следует именно здесь хорошенько пустить кровь русским, потом занять к зиме удобные позиции, к примеру, на Березине или на Днепре, и начать с большевиками торг для заключения почетного мира…

— Но наш Фюрер…

— A, Der Gefreiter! Думаю, что ему придется научиться слушать умных людей… Или он… — с сожалением в голосе, — сколько верных сынов Фатерлянда уже пало в смертельной схватке с большевизмом! И сколько еще верных сынов Отечества ОБЯЗАТЕЛЬНО падет… я достаточно ясно выражаюсь? Вы меня хорошо поняли?

— Да, мой генерал. Я вас хорошо понял. Я с вами, прошу вас на меня смело рассчитывать… в любом деле.

— Ну, тогда мы с вами последуем рецепту великого Мольтке: «Отдай приказ и иди спать!».

И окурок сигары летит в ночную тьму…

24 июня 1941 года. Несколько позже.

Станция Береза-Картусская Белорусской железной дороги

Начальник станции, сдвинув на затылок форменную железнодорожную фуражку, торопливо подсовывал Эспадо какие-то бумажки: