На рубеже двух столетий. (Воспоминания 1881-1914) - Александр Александрович Кизеветтер

Сипягина и Плеве вытравило из общественного сознания элементы политического прекраснодушия. Намерения Святополка-Мирского были чисты и искренни, что было подтверждено его дальнейшими действиями. Один только был у них недостаток: они были безнадежно запоздалыми. Святонолк-Мирский полагал, что смута уляжется, лишь только власть выскажет доверие обществу. А между тем на очередь ставилась уже совсем обратная задача: задача создания такого правительства, при котором власть могла бы получить доверие от общества. Святополк-Мирский полагал, что все войдет в нормальную колею, лишь только правительство откажется от системы репрессий; и точно: он немедленно отменил целый ряд недавних репрессивных мер, очень многие писатели и общественные деятели были возвращены из административной ссылки, сняты кары с органов печати, разрешено издание новых газет, и сверх всего этого из крепости были освобождены после 20-летнего заключения некоторые народовольцы — Вера Фигнер, Морозов, Иванов, Ашенбреннер и др. Конечно, все это вызвало в обществе отрадное впечатление, словно — оттепель наступила после жестоких холодов. Но Святополк-Мирский ошибался, полагая, что такими изъявлениями благоволения можно заклясть стремление общества к изменению самой основы существующего государственного строя. Он открыто высказал намерение сделать все для осуществления преобразований, намеченных в манифесте 26 февраля 1903 г., отнюдь не касаясь основ государственного строя ввиду того, что "конституционализм непригоден для России". Но давно уже миновали те патриархальные времена, когда политические настроения общества могли изменяться только оттого, что злобный министр был заменен добрым.

В сентябре 1904 г. в Царском Селе происходили совещания министров и ставился вопрос о возможности обращения к народному представительству. Вопрос этот был решен отрицательно. А в то же время в Париже собрался съезд представителей всех революционных партий, на котором присутствовали также Милюков, Павел Долгоруков и Струве. Был тут и Азеф как авторитетный представитель партии с.-р. Все видевшие его там впервые были поражены отвратительным впечатлением, которое произвела его физиономия. Но эсеры верили в него как в Бога, и никто еще и в мыслях не имел, что он может оказаться предателем… Необходимость решительного натиска на самодержавный режим была решена в Париже с такой же определенностью, с какой в Царском Селе было постановлено снять с очереди вопрос о созыве народных представителей.

Между тем на театре военных действий разыгрывались зловещие события. В марте погиб адмирал Макаров вместе с броненосцем "Петропавловском" (тут погиб и художник Верещагин). Русский боевой флот оказался запертым в Порт-Артуре, и произведенная им 28 июля попытка прорваться чрез блокаду окончилась разгромом, вслед за которым 1 августа последовало поражение и владивостокской эскадры. А на суше в течение лета и осени развертывался беспрерывный ряд катастрофических поражений: Тюренчен (18 апр.), Талиянван (13 мая), Вафангоу (1–2 июня), Ляоян (13–20 авг.), Янхай близ Шахэ (26 сент. — 6 окт.) — вот те зловещие имена, которыми обозначался крестный путь русской армии, сражавшейся с присущим русским офицерам и солдатам героизмом, но падавшей жертвой ошибок высшего командования. Вести, приходившие с военного театра, производили ошеломляющее впечатление на общество. Восьмидневная битва под Ляояном своими небывалыми размерами и громадностью жертв представлялась такой чудовищной гекатомбой человеческих жизней, перед которой самые громкие сражения былых времен являлись игрушечной забавой. А ведь то была лишь прелюдия к еще более грандиозным боям у Мукдена, которые разыгрались через полгода и, вместе с разгромом эскадры адм. Рождественского у о-ва Цусимы, окончательно переполнили чашу терпения русского народа. Впечатление от всех этих поражений и сопровождающих их жертв, столь противоречивших первоначальной уверенности в легкой и быстрой победе, можно обозначить не иначе как кошмарным ужасом, который хорошо был выражен в появившейся тогда повести Леонида Андреева "Красный смех". Помнится, тогда с удивлением и возмущением отмечалось, что после самых страшных катастроф на театре войны увеселительные сады под Петербургом и в Москве — разные Аркадии, Ливадии и Эрмитажи — были полны гуляющей публикой, и как ни в чем не бывало играла музыка и хлопали пробки от бутылок. Да, все это так было. Но только было бы грубой ошибкой принимать эту накипь за выражение подлинного настроения русского общества. Так уж устроен русский человек; он нутром не принимает принудительной торжественной внешней символики в общественном обиходе; и в самые грозные минуты он склонен по внешности не изменять обычного течения жизни. Это вовсе не значит, однако, что он при этом чувствует менее глубоко, нежели аккуратные исполнители условного церемониального этикета. И если в те дни многие и шли в публичный сад и пили там вино, то еще надо узнать, какой процент приходился при этом на тех, кто просто заливал вином свое волнение.

Военные события, столь тяжелые для национального чувства, несомненно подливали масла в огонь развертывавшейся политической борьбы. Ведь все и каждый совершенно ясно сознавали, что эта кошмарная человеческая бойня была бы предотвращена, если бы закулисные происки высокопоставленных аферистов, хозяйничавших на р. Ялу, могли бы быть своевременно выведены на чистую воду, что неминуемо и произошло бы при свободном государственном строе.

Итак, заявление Святополка-Мирского о "доверии к обществу" не могло остановить развития политических событий.

В конце октября 1904 г. Совет "Союза освобождения" наметил такой ближайший план действия: 1) стремиться к проведению чрез земские собрания политических резолюций с указанием на необходимость конституции; 2) провести конституционные заявления чрез ближайший земский съезд;

3) организовать повсеместно политические банкеты в связи с исполняющимся 20 ноября сорокалетием судебной реформы;

4) создать союзы различных профессиональных деятелей и затем сомкнуть их в Союз союзов.

Эта-то программа и была последовательно выполнена в течение последующих месяцев.

На начало ноября был намечен земский съезд в Петербурге. Святополк-Мирский склонен был разрешить его как легальный и публичный съезд. Однако, когда пошли слухи, что съезд намерен заняться не чисто земскими, а общеполитическими вопросами, это обещание было взято обратно. Тем не менее Святополк-Мирский сообщил, что на собрания в частных домах он будет смотреть сквозь пальцы. Съезд состоялся 6–8 ноября в квартирах Корсакова и Набокова. Он принял характер крупного политического события. Съездом была принята политическая декларация, состоящая из 11 тезисов. Содержание тезисов сводилось к указанию на необходимость покончить с всевластием бюрократии и утвердить государственный строй на началах гражданских свобод и политической самодеятельности населения. Единодушно признавалась необходимость создания народного представительства, но взгляды разделились по вопросу о форме правления: громадное большинство съезда высказалось за то, чтобы народному представительству было присвоено участие в осуществлении законодательной власти, а меньшинство, с Шиповым во главе, стояло за представительство только законосовещательное, по образцу старинных земских соборов. Поэтому 10-й пункт декларации был изложен в двух вариантах.

Правительство ничего не выиграло от того, что съезд должен был собраться на частных квартирах.