Прощай, оружие! - Эрнест Хемингуэй

— Денег куча. Я уже получил по последнему чеку.

— А твои родственники не станут искать тебя? Ведь они теперьзнают, что ты в Швейцарии.

— Возможно. Я им напишу как-нибудь.

— Разве ты еще не написал?

— Нет. Только послал чек на подпись.

— Слава богу, что я тебе не родственница.

— Я дам им телеграмму.

— Разве ты их совсем не любишь?

— Раньше любил, но мы столько ссорились, что ничего неосталось.

— Мне кажется, что они бы мне понравились. Наверно, они бымне очень понравились.

— Давай не будем о них говорить, а то я начну о нихтревожиться. — Немного погодя я сказал: — Пойдем, если ты отдохнула.

— Я отдохнула.

Мы пошли по дороге дальше. Было уже темно, и снег скрипелпод ногами. Ночь была сухая, и холодная, и очень ясная.

— Мне очень нравится твоя борода, — сказала Кэтрин. — Простопрелесть. На вид жесткая и колючая, а на самом деле мягкая и такая приятная.

— По-твоему, так лучше, чем без бороды?

— Пожалуй, лучше. Знаешь, милый, я не стану стричься дорождения маленькой Кэтрин. Я теперь слишком толстая и похожа на матрону. Нокогда она родится и я опять похудею, непременно остригусь, и тогда у тебя будетсовсем другая, новая девушка. Мы пойдем с тобой вместе, и я остригусь, или япойду одна и сделаю тебе сюрприз.

Я молчал.

— Ты ведь не запретишь мне, правда?

— Нет. Может быть, мне даже понравится.

— Ну, какой же ты милый! А вдруг, когда я похудею, я стануочень хорошенькая и так тебе понравлюсь, что ты опять в меня влюбишься.

— О, черт! — сказал я. — Я и так в тебя достаточно влюблен.Чего ты еще хочешь? Чтоб я совсем потерял голову?

— Да. Я хочу, чтоб ты потерял голову.

— Ну и пусть, — сказал я. — Я сам этого хочу.

Нам чудесно жилось. Мы прожили январь и февраль, и зима былачудесная, и мы были очень счастливы. Были недолгие оттепели, когда дул теплыйветер, и снег делался рыхлым, и в воздухе чувствовалась весна, но каждый разстановилось опять ясно и холодно, и возвращалась зима. В марте зима первый разотступила по-настоящему. Ночью пошел дождь. Дождь шел все утро, и снегпревратился в грязь, и на горном склоне стало тоскливо. Над озером и наддолиной нависли тучи. Высоко в горах шел дождь. Кэтрин надела глубокие калоши,а я резиновые сапоги monsieur Гуттингена, и мы под зонтиком, по грязи и воде,размывавшей лед на дороге, пошли в кабачок у станции выпить вермуту передзавтраком. Было слышно, как за окном идет дождь.

— Как ты думаешь, не перебраться ли нам в город?

— А ты как думаешь? — спросила Кэтрин.

— Если зима кончилась и пойдут дожди, здесь станет нехорошо.Сколько еще до маленькой Кэтрин?

— Около месяца. Может быть, немножко больше.

— Можно спуститься вниз и поселиться в Монтре.

— А почему не в Лозанне? Ведь больница там.

— Можно и в Лозанне. Я просто думал, не слишком ли этобольшой город.

— Мы и в большом городе можем быть одни, а в Лозанне,наверно, славно.

— Когда же мы переедем?

— Мне все равно. Когда хочешь, милый. Можно и совсем неуезжать, если ты не захочешь.

— Посмотрим, как погода.

Дождь шел три дня. На склоне горы ниже станции совсем неосталось снега. Дорога была сплошным потоком жидкой грязи. Была такая сырость ислякоть, что нельзя было выйти из дому. Утром на третий день дождя мы решилипереехать в город.

— Пожалуйста, не беспокойтесь, monsieur Генри, — сказалГуттинген. — Никакого предупреждения не нужно. Я и не думал, что вы останетесьздесь, раз уж погода испортилась.

— Нам нужно быть поближе к больнице из-за madame, — сказаля.

— Ну конечно, — сказал он. — Может быть, еще приедетекак-нибудь вместе с маленьким.

— Если только найдется место.

— Весной тут у нас очень славно, приезжайте, вам понравится.Можно будет устроить маленького с няней в большой комнате, которая теперьзаперта, а вы с madame займете свою прежнюю, с видом на озеро.

— Я вам напишу заранее, — сказал я. Мы уложились и уехали спервым поездом после обеда. Monsieur и madame Гуттинген проводили нас настанцию, и он довез наши вещи на санках по грязи. Они оба стояли у станции поддождем и махали нам на прощанье.

— Они очень славные, — сказала Кэтрин.

— Они были очень добры к нам.

В Монтре мы сели на лозаннский поезд. Из окна вагона нельзябыло видеть горы в той стороне, где мы жили, потому что мешали облака. Поездостановился в Веве, потом пошел дальше, и с одной стороны пути было озеро, а сдругой — мокрые бурые поля, и голый лес, и мокрые домики. Мы приехали в Лозаннуи остановились в небольшом отеле. Когда мы проезжали по улицам и потом свернулик отелю, все еще шел дождь. Портье с медными ключами на цепочке, продетой впетлицу, лифт, ковры на полу, белые умывальники со сверкающими приборами,металлическая кровать и большая комфортабельная спальня — все это послеГуттингенов показалось нам необычайной роскошью. Окна номера выходили в мокрыйсад, обнесенный стеной с железной решеткой сверху. На другой стороне крутоспускавшейся улицы был другой отель, с такой же стеной и решеткой. Я смотрел,как капли дождя падают в бассейн в саду.

Кэтрин зажгла все лампы и стала раскладывать вещи. Я заказалвиски с содовой, лег на кровать и взял газету, которую купил на вокзале. Былмарт 1918 года, и немцы наступали во Франции. Я пил виски с содовой и читал,пока Кэтрин раскладывала вещи и возилась в комнате.

— Знаешь, милый, о чем мне придется подумать, — сказала она.

— О чем?

— О детских вещах. Обычно все уже запасаются детскими вещамик этому времени.

— Это ведь можно купить.

— Я знаю. Завтра же пойду покупать. Вот только узнаю, чтонужно.

— Тебе следовало бы знать. Ведь ты же была сестрой.

— Да, но, знаешь ли, солдаты так редко обзаводились детьми вгоспитале.

— А я?

Она запустила в меня подушкой и расплескала мое виски ссодовой.

— Я сейчас закажу тебе другое, — сказала она. — Извини,пожалуйста.