Повести о Ветлугине - Леонид Дмитриевич Платов

— А некоторые этнографы, представьте себе, не верят, считают мистификацией, — пожаловался Савчук. — Даже статья появилась: «Странная мистификация в Арктике». У меня есть газетная вырезка. Хотите прочесть?

— Не хочу!

Я фыркнул. Подобная реакция была, по-видимому, приятна Савчуку: он улыбнулся.

— Мистификация? — сердито сказал я. — Чушь, чушь!.. Извините, не могу спокойно. Мне эти скептики в свое время так насолили!.. И какие сомнения? Письмо подлинное! Все говорит за это!

— А что именно, по-вашему?

Я принялся загибать пальцы:

— Внешний вид записки, раз! Экспертиза орнитологов, два! Анализ текста, три!

Этнограф засмеялся от удовольствия и потер руки:

— Я очень рад, что не сомневаетесь в подлинности письма. Но теперь займемся его автором…

3

Савчук перегнулся через мое плечо и постучал пальцем по стеклу, за которым лежала береста.

— Да, займемся автором письма. Кто он?…

— Ну, данных так мало, что…

— Данных немного. Но все же есть кое-что…

— А именно?

— Бесспорно, не иностранец, русский. (Иностранец никогда не написал бы: «единоборство». Обязательно: «поединок».) Надо думать, интеллигентный человек — не зверопромышленник, не простой матрос, не скупщик пушнины. Вывод: русский путешественник, географ, исследователь Арктики. Кто же он?…

Подумав, Савчук уточнил свой вопрос:

— Кто из русских путешественников пропал без вести примерно в период между тысяча девятьсот девятым и тысяча девятьсот семнадцатым годами в этом районе, то есть в море Лаптевых или в Карском море, вблизи берегов Таймыра?

Я молчал.

Это напомнило мне игру в пятнадцать вопросов, которой очень увлекались в мои студенческие годы.

Суть ее заключалась в следующем. Один из играющих задумывал какого-нибудь знаменитого деятеля: писателя, полководца, артиста, ученого. Его противник имел право задать пятнадцать вопросов, касающихся биографии задуманного деятеля. Отвечать разрешалось односложно: «да», «нет».

Выработана была хитроумная тактика этого умственного поединка. К разгадке двигались как бы по спирали, постепенно сужая круги, отсекая все лишнее, не идущее к делу.

Обычно начинали с вопроса: «Жив?» Если ответ был отрицательным, область, таинственного сразу сужалась — среди задуманных могли быть только покойники. Тогда перебирали столетие за столетием: «Умер в двадцатом веке?», «Умер в девятнадцатом, восемнадцатом?» Подобным же способом пытались определить профессию незнакомца и т. д.

На пятнадцатом вопросе, оттеснив своего противника «в угол, к стене», отгадчик торжествующе выкрикивал: «Людвиг Фейербах!», или «Цезарь Борджиа!», или «Анатолий Луначарский!»

О, игра в пятнадцать вопросов требовала начитанности и упорства! Она перетряхивала в памяти знания из самых разнообразных областей.

И вместе с тем в ней было нечто азартное. В трамвае, в коридоре университета, в столовке, в театральном фойе можно было встретить приятеля, который, растолкав толпу, вдруг кидался к вам с криком: «Жив?» Это означало, что он готов отгадывать.

— Что ж, — сказал я нерешительно, — на память приходит только Владимир Русанов.

— Русанов, — повторил Савчук, будто мысленно взвешивая эту фамилию.

— Вы знаете, конечно, что он ставил перед собой задачу пройти Северным морским путем?

— Да.

— Последнее его дошедшее до нас послание датировано августом 1912 года. Он сообщал, что находится несколько южнее Маточкина Шара[12]. Предполагаемый маршрут: северо-восточная оконечность Новой Земли и далее на восток…

— Потом?

— Потом мрак. Арктика на много лет задергивает завесу. Не исключено, что путешественник зимовал где-то на восточном берегу Новой Земли, в тысяча девятьсот тринадцатом году продолжал плавание и был затерт льдами в Карском море. Предполагают и другое: дошел до Северной Земли, о существовании которой не знал, пытался обогнуть ее с севера или проник в пролив, названный впоследствии проливом Вилькицкого…

— Так и пропал, растаял без следа?

— Нет. След Русанова найден. Не очень давно.

— Где?

— В шхерах западного берега Таймыра…

— Тогда несомненно, что…

— Извините, не кончил. В шхерах Минина советские полярники наткнулись на деревянный столб с надписью «Геркулес» (название русановского судна), а несколько восточное, в тех же шхерах нашли вещи участников экспедиции. Считалось, что там закончилась полярная трагедия Русанова…

Савчук поднял руку, собираясь возразить, но я помешал ему:

— Считалось!.. Я же сказал: считалось!.. Теперь, увидев записку, готов признать, что там была лишь промежуточная база русановцев.

— Ага!..

— И бедняги погибли где-то в глубине Таймыра, пытаясь пробиться к людям, к жилью.

— Но почему же погибли?

— Как? Вы надеетесь, что выжили?… Прошло столько лет, более четверти века!

— Вы противоречите себе, — сказал Савчук, поморщившись. — Жизнь дает вам урок оптимизма, а вы проходите мимо, не хотите замечать. Подумайте: долгое время считалось, что Русанов дошел только до восточного берега Новой Земли. Сейчас известно, что он прорвался еще дальше, к берегам Таймыра. Почему же нельзя надеяться, что он или его спутники выжили?

— Создаете в своем воображении бог знает кого, каких-то полярных Робинзонов!

— Но ведь прототип Робинзона реально существовал! Он прожил, по-моему, что-то около пяти лет на своем острове.

— Широты! Вспомните о широтах, мой друг!.. Он жил в полосе тропиков или субтропиков, почти что на курорте. А тут речь идет об Арктике. Разве можно сравнить?… Таймыр! Самая северная оконечность материка! Тундра, горы, гнездо антициклонов. Учтите также, что потерпевшие кораблекрушение не могли иметь ни запаса продовольствия, ни собачьих упряжек, ни даже, может быть, теплой одежды. Впереди сотни километров бездорожного пути, ледяной ветер, пустыня. Несчастным буквально негде было приклонить голову.

— А «дети солнца»?… Опять забыли о названном в письме загадочном народе — о «детях солнца»!

Я некоторое время молча смотрел на Савчука, потом перевел взгляд на свои наручные часы и в ужасе вскочил со стула.

— Без четверти два! Неужели мы будем ночевать в музее? Меня замучат кошмары среди этих орлов, каменных баб и бивней мамонта…

Савчук снисходительно улыбнулся. Он отнюдь не собирался ночевать в музее. Наоборот, предлагал свое гостеприимство. Квартира этнографа, по его словам, помещалась неподалеку от музея, всего в двух-трех минутах ходьбы.

Глава 4

Жив?… Умер?…

1

В темной прихожей я споткнулся обо что-то.

— Ах, извините, — смущенно сказал хозяин, вошедший следом. — Такой хаос в квартире. Укладывался, не успел прибрать.

Он зажег свет.

Всюду были разбросаны свертки, рюкзаки, термосы. Грязное полотенце висело почему-то на репродукторе. Посреди письменного стола высились болотные сапоги с отворотами, как обломок статуи Петра Великого, рядом лежали исписанные скомканные бумажки и кусок недоеденной булки.

— Черт знает что! — сказал я с негодованием, ища место, где бы сесть.

Хозяин захлопотал, сунул недоеденную булку в раскрытый ящик стола, с шумом задвинул его, а сапоги переставил на этажерку с книгами. Потом со вздохом облегчения повалился в кресло, считая, по-видимому, уборку законченной.

— У меня не всегда так, — заметил он, впрочем, без