Иди куда хочешь - Генри Лайон Олди

Арджуна сказал:

— Не стал бы я ратовать за твое возвращение на престол, о Царь Справедливости, ибо ты вопреки здравому смыслу привержен игре! Из-за тебя, бессильного отвергнуть удел нечестивых, мы все ввергнуты в ад. Ты — игрок, и царство погибло из-за тебя, о, не жду я от тебя благодати!

Царь Справедливости ответил:

— То, что я совершил, воистину подло, и именно я — корень наших бедствий! Отсеките мне голову, ибо я — ничтожнейший из людей, а из-за моей греховности напасти преследуют всех вас! Я труслив, бездеятелен и жесток и, словно евнух, лишен мужества! Я должен был отказаться от игры, едва услышав последнюю ставку: «В случае проигрыша двенадцать лет живи с братьями в дремучих лесах, тринадцатый же год скрывайся под чужим именем. Буде соглядатаи разведают ваше местопребывание — срок изгнания удвоится. Но если проиграем мы, то изгнание ждет всю сотню братьев-Кауравов!» Так сказал мне нечестивый глупец, лживый и злобный, известный меж людьми под именем Бойца…

И лишь брат Черного Баламута, Рама-Здоровяк по прозвищу Сохач, сказал:

— Не должно обвинять Кауравов в захвате царства путем обмана, ибо не было лжи, а было лишь состязание в мастерстве! Игральные кости изменчивы, а азарт пагубен. Кто просил Царя Справедливости играть с сильнейшим, чем он, кто заставлял его продолжать игру, увеличивая ставки?! И тут никакого упрека не может быть сделано искусному Соколу с его друзьями!

Но Здоровяку ответят хором:

— Есть два разряда людей: храбрые и трусы. Какова душа у человека, так и говорит он. Не будь ты братом Кришны…

* * *

…Жаркая планета Шанайшчара, окруженная кольцами и сулящая несчастья, теснила созвездие Красной Девицы, сильно огорчая живущих на земле. Уголек, багровый воитель небес, лицом поворачивался к созвездию Джьештха, достигая четырехзвездного Венца Молний, а планета Великая Тварь достигала светила Отваги. Демон Раху приближался к солнцу, меняло положение пятно на лике луны, кони источали слезы, орлы захлебывались хриплым клекотом, больше похожим на вороний грай, а слоны обильно испражнялись красной глиной. Дэв кликал на вершине древа Ветасы, шакалы брехали на червленые щиты, кровавые зори смерть возвещали, черношеие стервятники парили в воздухе при наступлении сумерек, и в тучах, похожих на скопища сурьмы, трепетали синие рыбы молний.

До Великой Битвы оставалось тринадцать лет.

Бхутова дюжина.

О зловредный, порицающий наше писание и наш образ мыслей — ты подобен ослице, будучи мягким по действиям своим и свирепым по крику! Твои признаки выдают в тебе евнуха Вставай же, о трус несчастный, вчитайся, преисполнись восторгом, воскликни «превосходно!» — и вспыхни ярким костром, но не тлей подобно гнилой рисовой шелухе! Ом мани!

— Да, папа, ты прав: я лысею. Вон какая плешь… точно сковородка. Потому и тюрбан ношу, чтобы не отсвечивать. А к цирюльнику не пойду и к себе звать его не стану. Эко диво — лысина! Их всех раздражает, что я не хочу брить голову, красуясь меж ними кшатрийским чубом. Что раджа ангийский по сей день проводит домашние обряды с сутами и по закону сут. Что отказался сыновьям сразу давать сотню, демонстративно вышвырнув из-под отцова крыла рядовыми, — они сейчас под Ориссой, и Бык-Воитель, и младший… сотники.

Не с плеча батюшки дадено: хотел Грозный, не хотел, а пожаловал, за честную службу.

И маму я не позволил хоронить, как мать раджи. Я знаю, ты тоже не хотел всего этого: толпа притворщиков, пламя до неба, стая храмовых брахманов кружит над костром, глашатаи в городе вопят о трауре… Шиш им всем! Тихо жила, тихо и ушла. Хвала богам, внуков дождалась, ты же помнишь, как она хотела внуков? Успела, постояла над колыбелями… и оставила нас одних. Только царица Кунти, мамина покровительница, пришла на похороны по обряду сут. Не побрезговала. Плакала над мамой. Честно плакала, куда там наемным плакальщицам! — я сам видел. Знаешь, папа, я никогда не мог понять, отчего царицу судьба наградила такими сыночками! Сама ведь тише воды, лишь о покое и грезит, старая уже, седьмой десяток вовсю стучит, а по сей день боится, из Хастинапура ни ногой. Видать, крепко жизнь в лесах да в сыновнем уделе запомнилась.

До конца дней.

Наверное, потому, что сама из приемышей…

Мы редко видимся, папа, мы редко молчим, сидя напротив друг друга и прихлебывая крепкую гауду. Я — цепной пес, о Первый Колесничий, я — ловчий леопард Хастинапура, я кружу по Великой Бхарате, я по уши в дерьме, двенадцать лет я делаю грязную работу за них всех… может быть, именно поэтому я не хочу брить голову, становясь похожим на Грозного?! В Магадхе вырезали наш гарнизон? по пути разворовали дань андх-раков? семена мятежа вновь проросли в пределах княжества Каши?! — вскоре там появляюсь я. Тот Карна, которым матери пугают детей. Дуры! — их сопляки все равно мечтают вырасти такими, как неистовый Сутин Сын, и сколько бы я ни разочаровывал их… Иногда мне кажется, что проклятие Рамы-с-Топором сбылось: его наука не впрок мне. Я не обрушивал на твердыни небо: мне доставало послать на приступ воинов и самому встать в первых рядах. Я не жег разбойников или мятежников «Южными Агнцами» — хватало стрел. Сила солому ломит, но не все в нашей жизни — солома, да и сила далеко не все.

Папа, если бы изгнанники-Пандавы волей случая оказались у власти, если бы Царь Справедливости сидел на хастинапурском престоле, Серебряный Арджуна занял бы при нем то место, которое при Бойце занимаю я. Место ручной грозы, место божьего гнева — лобное место. Не смешно ли?! — мы оба, ненавидящие друг друга до колик, до ломоты в костях, словно два двойника!.. Да, папа, ты опять прав: это не смешно.

Поверь своему Ушастику: я знаю толк в ушах. А из-за орисской ночи длинных ножей, из-за кашийской гордыни, из-за смуты у панчалов и странных банд близ Виратапура, умеющих сражаться строем, — из-за всего этого торчали знакомые уши. Я из кожи вон лез, чтобы ухватиться за них, я знал: когда мы столкнемся, этот день станет для Пандавов днем встречи с их небесными родителями, но столкновение все откладывалось. Надо было убить их еще тогда, пока они не стали мучениками. Символом. Идеей. Знаменем смутьянов, каких навалом на просторах Великой Бхараты! Только поздно.

Поздно.

Срок истек.

Стяг с обезьяной, тотемом Арджуны, открыто развевается в землях матсьев— изменников, и семь акшаухини войска стоят вокруг.

Мы ведем с ними переговоры, папа. Ты представляешь?! — мы обмениваемся послами, плетем паутину из слов Закона и Пользы, а когда я говорю, что с мятежниками переговоров не ведут, и требую двинуть в земли матсьев наши армады… Ясное дело! Что может посоветовать эта сволочь, этот мерзкий Карна, кроме как очередную подлость?! Знамя Грозного, голубой штандарт с пятью звездами, должно быть чистым, аки речная гладь! Стяг Дроны с изображением алтаря — чист!.. Я не говорю уже о белом знамени Слепца. Увы! — один слон с полотнища, которое развевается над Бойцом, рвется в бой, но остальные за уши оттаскивают его назад.