Муза - Джесси Бёртон

Олив поразило, как Сара изменилась в лице.

– Мама, это значит всего лишь «желаю удачи».

XIX

Через пару часов после того, как Исаак их оставил и исчез в ночи, одним залпом была подожжена финка Дона Альфонсо, а вторым церковь Святой Руфины в центре Арасуэло. Позже люди шептались о том, что они видели, как отец Лоренцо бежал от пожара в чем мать родила в сторону площади, а за ним голая женщина. Одни говорили, что никакой женщины не было, только священник в белом исподнем, сквозь которое просвечивал детородный орган. Другие готовы были поклясться на Библии, что женщина была – некое видение Руфины, спасающейся от всего этого безбожия, прежде чем растаять в воздухе.

Одно не подлежало сомнению: на рассвете глазам предстали черный остов церкви и такой же скелет дома Дона Альфонсо. В воздухе висел запах гари, разъедая глаза идущих по делам жителей, и вскоре вся деревня пребывала в трансе, отлично понимая, что возмездия за совершенные злодеяния им не избежать.

Тереза примчалась в серых предрассветных сумерках и заколотила в дверь. И Олив сразу поняла: случилось что-то ужасное.

– Исаак навалял дров…

– Что он сделал? Где он?

Тереза выглядела ошарашенной.

– Я не знаю. Церкви больше нет.

– То есть как – нет?

– Сгорела. И дом моего отца тоже.

– О господи! Тереза, заходи.

Спустя пару часов появился Дон Альфонсо, его некогда безукоризненный костюм был перепачкан сажей. Он тоже забарабанил в дверь, заставив Терезу, находившуюся у Олив на чердаке, сжаться от страха.

– Все будет хорошо, – прошептала Олив.

Тереза вцепилась ей в кисть.

– Сеньорита, вы не понимаете.

Гарольд впустил Дона Альфонсо, и тот сердито протопал в гостиную. Олив на цыпочках спустилась по лестнице и прилипла к дверной щели.

– Вы в курсе событий? – спросил он.

– Да.

– Слухами земля полнится. Это что-то из ряда вон. Я мог заживо сгореть… жена, дети. Мы еще живы только потому, что моя дочь Клара страдает бессонницей. Трое моих конюхов, домашний слуга и посудомойщик участвовали в поджоге. Сейчас они все, сеньор Шлосс, сидят в кутузке в ожидании наказания. И знаете, что они говорят? Им заплатил Исаак Роблес. А где он взял на это деньги? Точно не у меня. Ответа у меня нет, потому что я нигде не могу найти своего ублюдка. Вы знаете, сеньор, где он?

– Не знаю.

– Но вы в курсе, что мой дом спалили.

– Разве он не у себя в коттедже?

– Я послал туда Хорхе и Грегорио. Вот все, что они там нашли. – Дон Альфонсо поднял вверх номер журнала «Вог». – Вашей жены, если не ошибаюсь?

В глазах Гарольда промелькнуло удивление, но он быстро изобразил невозмутимость.

– Она их дает Терезе.

– Мой сын отпустил на волю три десятка моих чистокровных лошадей, сеньор. И поджег конюшню. Он спалил церковь.

– Присядьте, Дон Альфонсо, прошу вас. Это серьезные обвинения.

– Его сдали собственные друзья. Сеньор, он дьявол.

– Позвольте с вами не согласиться. – В голосе Гарольда явственно звучали нотки раздражения. – У вашего сына нет времени на такие игры. Ваш сын одаренный молодой человек.

Тут пришел черед Дона Альфонсо удивиться.

– Одаренный?

– Вы что, не видели его работы?

– Работы?

Прежде чем Гарольд успел дать пояснения, в комнату ворвалась Олив. Мужчины вздрогнули и посмотрели на нее.

– Возвращайся к себе наверх. – В голосе отца чувствовалось напряжение.

– Нет.

За спиной дочери возникла фигура Сары.

– Что здесь происходит? – спросила она. Ее взгляд остановился на Доне Альфонсо, и сразу кровь отлила от щек. – Он мертв? – прошептала она. – Мистер Роблес мертв?

– Не говори глупости, Сара. – Гарольд уже не справлялся с напряжением.

Дон Альфонсо вежливо кивнул хозяйке.

– Тереза у вас?

– Она наверху, – ответила Сара.

– Мама, – одернула ее дочь.

– Пожалуйста, приведите ее сюда, – попросил Дон Альфонсо.

– Нет, – отрезала Олив. – Она к вам не спустится.

– Лив, не дури, – сказал отец. – Веди себя прилично.

– Прилично?

– Сходи за Терезой.

Олив поднялась наверх, но Терезы нигде не было. Она подождала, выигрывая время, делая вид, что ее ищет, а сама молилась о том, чтобы та убежала в безопасное место. Наконец она уверенно сошла вниз и вернулась в гостиную. Увидев ее одну, Дон Альфонсо прищурился.

– Вы ее прячете, сеньорита? Я понял, это вы ей оказываете дружескую услугу.

– Никого я не прячу.

Он повернулся к ее родителям:

– То, что вы их прячете, выйдет вам боком. Исаака разыскивают по обвинению в воровстве, поджоге, уничтожении чужого имущества и покушении на убийство…

– Помилуйте, – перебил его Гарольд. – Не прячем мы ваших детей.

– Они больше не мои дети. А вам здесь нечего делать. Уезжайте.

– Напротив, – возразил Гарольд. – Я считаю, что мы должны защищать тех, кого не защищаете вы. Кажется, я начинаю вас понимать.

Дон Альфонсо рассмеялся.

– Иностранцы, что с вас взять. Думаете, вы их защищаете? Это вам потребуется их защита. Защитят они вас, как же. Думаете, вы под чудо-зонтиком, который держат влюбленные в вас служанка и садовник?

– Да, Тереза наша служанка, и, кстати, прекрасная, а вот Исаак не работает у нас садовником. Вы понятия не имеете, какой у вас сын…

– Я знаю его лучше, чем вы. Интересно, чем он будет вас оборонять, сеньор? Кастрюлей? Скорее, его дружки-говнюки проткнут вам грудь мотыгой и уйдут к «красным».

* * *

Когда Дон Альфонсо уехал в своем автомобиле, Олив рванула через ржавые ворота в сторону деревни, – скоро у нее засбоило дыхание и заныли ноги, – а потом в горку, к знакомому коттеджу. Исаака и Терезы на месте не было, а Хорхе с Грегорио перевернули все вверх дном. Дом показался ей голым, еще более голым, чем раньше. Для нее он стал деревенским раем, где легко думается и дышится и рисуется. Вот где хотелось укрыться от невзгод.

В комнате Исаака не было ничего, кроме разобранной кровати и кувшина с увядшими розами на подоконнике. Немудреный гардероб Терезы валялся в ее спальне на полу. Олив с удивлением обнаружила свой старый тюбик из-под ярко-зеленой краски, использованной для «Сада». А еще пробку от шампанского «Вдова Клико» и совсем уж странные вещи: кусок материи, ничем не отличавшейся от пижамы Гарольда; смятая пачка отцовских сигарет и в ней бычки с фильтрами в красной помаде, и не чьей-нибудь, а ее матери. Еще на полу валялись вырванные из блокнота листки, и на них аккуратным ученическим почерком выписанные английские слова и выражения: palaver – snaffled – crass – gosh – I’m starving – ghastly – selfish[74], а против них испанский перевод.