Разговор о стихах - Ефим Григорьевич Эткинд

житейский колодец,

Не успев соразмерить разбег.

Ты из сумерек, социалистка,

Секла свет, как из груды огнив.

Ты рыдала, лицом василиска

Озарив нас и оледенив.

Отвлеченная грохотом стрельбищ,

Оживающих там, вдалеке,

Ты огни в отчужденьи колеблешь,

Точно улицу вертишь в руке.

И в блуждании хлопьев кутежных

Тот не гордый, уклончивый жест:

Как собой недовольный художник,

Отстраняешься ты от торжеств.

Как поэт, отпылав и отдумав,

Ты рассеянья ищешь в ходьбе.

Ты бежишь не одних толстосумов:

Все ничтожное мерзко тебе.

«Девятьсот пятый год». Вступление к поэме, 1925

Почти все рифмующие пары здесь новые (если не считать «вдалеке – руке» или «ходьбе – тебе»). Некоторые отличаются полной новизной («колодниц – колодец», «социалистка – василиска», «огнив – оледенив», «стрельбищ – колеблешь», «кутёжных – художник»), другие могли где-то встретиться («зима – бахрома», «первопуток – суток»). Присмотримся, однако, к новым.

Одни из них – рифмы неточные, возможность которых появилась только в нашем веке: «колодниц – колодец», «стрельбищ – колеблешь», «жест – торжеств», «кутёжных – художник». Другие вполне точны и даже, по звуковым свойствам, вполне возможны в классическом стихе: «огнив – оледенив», «отдумав – толстосумов»… Дело, однако, не в звуковых (фонетических) особенностях рифм как таковых, а в том, что у Пастернака постоянно происходят «сопряжения далековатых слов», «далековатых стилей» (когда-то Ломоносов требовал от поэзии «сопряжения далековатых идей»). Пара «огнив – оледенив» составлена из старинного слова «огниво» и редчайшего – в форме деепричастия совершенного вида – глагола «леденить»; оба эти слова вполне реальные, однако в высшей степени редкие каждое в отдельности и уж наверняка не встречавшиеся в рифменной паре. «Социалистка – василиска» – ещё более удивительное соединение: первое – современный политический термин, второе – сказочное чудовище, легендарный змей; где и когда им доводилось соединиться до Пастернака? Можно быть уверенным: нигде и никогда.

Дальше в тексте поэмы «Девятьсот пятый год» (беру только начало) рифмуют: «героев – настроив», «чугу́нки – с короткой приструнки», «платформ – реформ», «пенсне – во сне», «первое марта – из века Стюартов», «калейдоскоп – подкоп», «раньше – лаборантши», «суматоха – чертополохом», «доклады – тайною клада», «Порт-Артура – агентуру», «неослабен – Скрябин», «препон – Гапон», «клюкве – хоругви»…

Часто в стихах Пастернака встречаются слова из какой-нибудь специальной терминологии; такие слова всегда выразительны, но их весомость многократно возрастает, когда они стоят в рифме. Например, термины из естествознания:

В траве, меж диких бальзаминов,

Ромашек и лесных купав,

Лежим мы, руки запрокинув

И к небу головы задрав.

……………………….

Мы делим отдых краснолесья,

Под копошенье мураша

Сосновою снотворной смесью

Лимона с ладаном дыша.

«Сосны», 1941

«Бальзамин» – тропическое растение, которое разводят как декоративное; «краснолесье» – термин, обозначающий сосновый лес. Здесь же рядом народное и даже областное слово «купава» – так иногда называют один из видов лютиков. Обычное его наименование «купальница», реже, но всё же встречается «купавка»; форма, использованная Пастернаком, – редчайшая. Таково же и слово «мураш» – оно областное, значит «мелкий муравей» и встречается крайне редко в фамильярном разговоре, да и то в уменьшительной форме, «мурашка». Понятно, что все рифмы приведённых двух строф – необычны.

Или – слова и термины из области музыки:

Окно не на две створки alia breve,

Но шире, – на три: в ритме трех вторых.

Окно, и двор, и белые деревья,

И снег, и ветки, – свечи пятерик.

«Окно, пюпитр…», 1931

Как бьют тогда в его сонате.

Качая маятник громад,

Часы разъездов и занятий,

И снов без смерти, и фермат!

«Опять Шопен не ищет выгод…», 1931

Или – термины из литературоведения, теории стиха:

Наследственность и смерть – застольцы наших

                                                               трапез.

И тихою зарей – верхи дерев горят –

В сухарнице, как мышь, копается анапест,

И Золушка, спеша, меняет свой наряд.

«Пиры», 1913

Теории прозаического повествования:

Зовите это как хотите,

Но всё кругом одевший лес

Бежал, как повести развитье,

И сознавал свой интерес.

Он брал не фауной фазаньей,

Не сказочной осанкой скал, –

Он сам пленял, как описанье,

Он что-то знал и сообщал.

«Волны», 1931

Таких примеров можно привести множество. Не будем увеличивать их число. Скажем в обобщающей форме: оба поэта, Маяковский и Пастернак, стремились к рифме неожиданной, однократной. Они достигали этой цели, двигаясь разными путями: Маяковский – приспосабливая к своим намерениям и задачам язык, видоизменяя его, сдвигая границы между словами, ломая классическое стихосложение; Пастернак – соединяя в рифме слова, которые до того никогда не встречались и встретиться не могли, сопрягая внутри классического стиха слова из множества специальных языков, терминологических систем, местных диалектов, профессиональных жаргонов.

Давно поговаривали об отмирании рифмы. Когда-то Пушкин предполагал, что будущее – за белым, то есть безрифменным стихом; в 1834 году он писал: «Думаю, что со временем мы обратимся к белому стиху. Рифм слишком мало. Одна вызывает другую. Пламень неминуемо тащит за собою камень. Из-за чувства выглядывает искусство. Кому не надоели любовь и кровь, трудный и чудный, верный и лицемерный, и проч.»[25]. Прошло с той поры почти полтора столетия, а пушкинское пророчество не сбылось: белый стих не вытеснил рифменный. Произошло иное: решительно обновились рифмы. Конечно, «из-за чувства выглядывает искусство»; но Пушкин не мог и предположить, что возникнет система, внутри которой можно будет искусство рифмовать совершенно неожиданно:

Бросьте!

Забудьте,

плюньте

и на рифмы,

и на арии,

и на розовый куст,

и на прочие мелехлюндии

из арсеналов искусств.

В. Маяковский. «Приказ № 2 армии искусства», 1921

Здесь рифмуют не просто «куст – искусств», но и глубже: «розовый куст – арсеналов искусств», то есть совпадают не только звуки к – у – с – т, но звуки а – в – ы – к–  у – с – т. Нет, русский стих рифму не отбросил, а с величайшей изобретательностью реформировал, даже революционизировал ее, и – сохранил. Поэт Давид Самойлов имеет все основания