Разговор о стихах - Ефим Григорьевич Эткинд

делать вывод о том, что предсказание Пушкина не сбылось: «Русский стих пока тесно связан с рифмой как смысловым рядом. Рифма – некий объективный показатель глубинных процессов, происходящих в стихе. Все эпохи процветания русского стиха, все революционные преобразования в нём – Державин, Пушкин, Некрасов, Блок, Маяковский – связаны с преобразованием рифмы, с её движением, её развитием. Рифма пока ещё не перестала быть пульсом стиха»[26].

Не сотвори себе кумира

Мы рассказали о двух поэтах, искавших во что бы то ни стало новых рифм. Их опыт, однако, вовсе не означает, что в нашем веке хороши только рифмы оригинальные, прежде неслыханные. Сколько создано прекрасных и, без сомнения, современных стихов, содержащих простейшие, привычные рифмы! Вот как начинается одно из волнующих своей мудрой простотой стихотворений Н. Заболоцкого:

Простые, тихие, седые,

Он с палкой, с зонтиком она, –

Они на листья золотые

Глядят, гуляя дотемна.

Их речь уже немногословна,

Без слов понятен каждый взгляд,

Но души их светло и ровно

Об очень многом говорят.

В неясной мгле существованья

Был неприметен их удел,

И животворный свет страданья

Над ними медленно горел.

Изнемогая, как калеки,

Под гнетом слабостей своих,

В одно единое навеки

Слились живые души их…

«Старость», 1956

Рифмы скромные и неприметные, как скромна и неприметна жизнь «простых, тихих» стариков. Наверно, броская рифма в таком стихотворении оскорбила бы нас. А ведь Заболоцкий умел, когда ему хотелось, щегольнуть изысканной рифмой:

Колеблется лебедь

На пламени вод.

Однако к земле ведь

И он уплывет.

«Клялась ты…», 1957

Некогда А. К. Толстой даже отстаивал право на рифму слабую, небрежную. Он ссылался на пример великого испанского живописца Мурильо: «…если бы, – писал Толстой, – она [линия] была у него чёткая и правильная, он производил бы не тот эффект и не был бы Мурильо; его очарование пострадало бы и впечатление было бы более холодным». Толстой иллюстрирует свою мысль строчками из «Фауста» Гёте, когда Гретхен молится перед иконой и произносит:

Ach neige,

Du Schmerzenreiche,

Dein Antlitz gnädig meiner Not!

(В переводе Б. Пастернака:

К молящей

Свой лик скорбящий

Склони в неизреченной доброте…)

И Толстой поясняет:

«Может ли быть что-нибудь более жалкое и убогое, чем рифмы в этой великолепной молитве? А она единственная по непосредственности, наивности и правдивости. Но попробуйте изменить фактуру, сделать её более правильной, более изящной – и всё пропадёт. Думаете, Гёте не мог лучше написать стихи? Он не захотел, и тут-то проявилось его изумительное поэтическое чутьё».

И Алексей Толстой делает вывод:

«Некоторые вещи должны быть чеканными, иные же имеют право [не быть] или даже не должны быть чеканными, иначе они покажутся холодными»[27].

Не искали рифменных неожиданностей Ахматова, Светлов, Маршак. Остановимся на стихах одного из этих авторов, Самуила Маршака:

Морская ширь полна движенья.

Она лежит у наших ног

И, не прощая униженья,

С разбега бьется о порог.

Прибрежный щебень беспокоя,

Прибой влачит его по дну.

И падает волна прибоя

На отходящую волну.

Гремит, бурлит простор пустынный,

А с вышины, со стороны

Глядит на взморье серп невинный

Едва родившейся луны.

Как всегда у Маршака – консервативная форма, древний стих – четырёхстопный ямб, привычные рифмы: «движенья – униженья», «ног – порог»… Отметим, однако, точность рисунка, выразительность повторов, словесных –

Прибрежный щебень беспокоя,

Прибой влачит его по дну.

И падает волна прибоя

На отходящую волну, –

и звуковых («с разбега бьётся о порог… падает волна прибоя… бурлят простор пустынный…»), повторов, соот ветствующих ритму набегающих волн, движущегося и в то же время спокойного взморья. В рифму, усиливающую повторы, неизменно попадает самое важное, самое нужное слово, с абсолютной естественностью и необходимостью остановившееся в конце строки. Маршак много размышлял о рифме, много писал о ней – в стихах и прозе. Главным для него была именно естественность рифмы, её соответствие реальной жизни:

Когда вы долго слушаете споры

О старых рифмах и созвучьях новых,

О вольных и классических размерах, –

Приятно вдруг услышать за окном

Живую речь без рифмы и размера,

Простую речь: «А скоро будет дождь!»

Слова, что бегло произнес прохожий,

Не меж собой рифмуются, а с правдой –

С дождем, который скоро прошумит.

1952

«Рифмуются с правдой» – это не игра слов, не шутка, а протест против искусственной литературщины, против жонглирования словами и звуками, отрывающимися от жизненного смысла. В набросках статьи «О молодых поэтах» (1962) Маршак писал: «Желание блеснуть новой и сложной рифмой часто ведёт к механическому стихоплётству – вроде известных стихов Д. Минаева “Даже к финским скалам бурым обращаюсь с каламбуром” или “Муж, побелев, как штукатурка, воскликнул: – Это штука турка!” …Вообще можно сказать молодому поэту: не сотвори себе кумира из рифмы, из стихотворных размеров, из так называемой инструментовки стиха. Всё это живёт в стихе вместе, и гипертрофия каждого из этих слагаемых ведёт к механизации стиха»[28]. В той же статье, разбирая рифмы Евг. Евтушенко, Маршак делает вывод, что они, рифмы, «оправдывают себя лишь в тех случаях, когда они мобилизованы поэтической мыслью, а не слоняются без дела» (VI, 593–594). В другой, более ранней статье, «О хороших и плохих рифмах» (1950), Маршак показывал, что нет плохих или хороших рифм вообще, независимо от стихотворения или от художественной системы поэта. Например, бесхитростная глагольная рифма в басне Крылова «Ларчик» не слабая, а единственно возможная. Механик в концовке басни

Потел, потел, но наконец устал,

         От Ларчика отстал,

И как открыть его, никак не догадался:

         А Ларчик просто открывался.

«Простая рифма, – поясняет Маршак, – как бы подчёркивает, как просто открывался этот ларчик» (VII, 102). Завершим же эту главу ещё одним изречением С. Я. Маршака:

«Боксер дерётся не рукой, а всем туловищем, всем своим весом и