Камеи для императрицы - Алла Бегунова

Анастасия слушала Глафиру и внимательно рассматривала в зеркале свое лицо. Она выискивала на нем всевозможные изъяны, чаще воображаемые, чем действительные. Горничная тем временем перешла к другой теме:

— Мужики-то наши — кто где. Рады-радешеньки, что из Бахчи-сарая живыми вырвались. Гуляют себе теперича…

— Где это они гуляют? — удивилась Анастасия.

— Не волнуйтесь. Тута все, неподалечку.

— Кто им разрешил?

— Да князь же. Сам с Чернозубом на скалу в крепость полез. Говорит, очень ему интересно… Кирасиры — с монахами на молебне. Свечки хотят поставить за спасение души и тела. Церковь хоть армянская, но Бог у нас один… Досифей с Николаем — на рыбалке. С греком этим Петросом дружбу свели, вот он и взял их с утра пораньше на свою фелюгу…

— А вдруг начнется шторм?

— Помилуйте, матушка барыня! Ясный день на дворе. Ни ветерка, ни облачка.

— Верно. Погода отменная… — Анастасия перевела взгляд от зеркала к окну, откуда в келью падал столб света.

Глафира, закончив работу, сколола волосы Анастасии полукруглым черепаховым гребнем. Затем сунула руку в карман фартука за шпильками, но вместо них достала узкий конверт.

— Ну и память! — воскликнула она в досаде. — Это ж еще вчера привезли, а я в фартук положила… Извольте взглянуть, матушка Анастасия Петровна. Кажись, опять вам оттуда пишут.

Анастасия перевернула конверт. Его скрепляли две печати с ханским знаком «темге», похожим на русскую прописную букву «m». Она сломала сургуч. На плотном шероховатом листе снизу виднелась подпись: «Leilа». Письмо третьей жены было коротким. Она сообщала, что сегодня едет в деревню Джамчи, где по дороге из Инкермана в Балаклаву они могли бы увидеться, наверное, в последний раз. Кроме того, у нее есть маленький подарок для русской путешественницы.

Анастасия снова пробежала глазами три черные строчки. Лейла написала слово «последний» более крупными буквами, почти раздельно, с сильным нажимом. Все, что говорило об исходе и сулило конец ее завоеваниям, свершенным в этой жизни благодаря собственному упорству и трудолюбию, вызывало в душе Анастасии дикий неосознанный протест. Она желала бы жить вечно, любить вечно, дружить вечно…

Запахнув халат, она подошла к окну и выглянула на монастырский двор. Идиллически мирная картина предстала перед ней: длинные тени от тисовых деревьев, куры в вольере, открытая дверь на кухню, поваренок, натирающий песком бок здоровенной кастрюли. Анастасия вернулась на середину комнаты и разложила па столе карту, полученную от Турчанинова. Деревня Джамчи находилась в девяти верстах от Инкермана. Ехать надо было на восток, вверх по течению реки Черной и за кипарисовой рощей свернуть в горы.

— Уже бегу! — кричала ей из коридора Глафира, таща в одной руке кувшин с теплой водой, в другой — таз и через плечо — кипу полотенец.

— Не спеши, — ответила Анастасия. — Маску будем делать позже. Сейчас я уезжаю.

— Как уезжаете? — опешила горничная.

— Уезжаю в деревню Джамчи.

— Что вы придумали, матушка барыня?! Зачем она вам нужна, эта деревня… Да еще без охраны!

— Достань мой кирасирский кафтан, сапоги, треуголку. Меня никто не узнает.

— А лошадь?

— Алмаза заседлаю сама…

Верный конь встретил ее веселым ржанием. Уздечка и седло в руках хозяйки говорили ему, что предстоит верховая прогулка. Между тем, давненько Анастасия на нем не ездила. А это было по нраву арабскому жеребцу — вырваться из конюшни в чистое поле, скакать там во весь опор, ловя горячими ноздрями ветер, прыгать без устали через изгороди и канавы, а потом, подчинившись легкой, но твердой руке своей наездницы, вернуться домой, к сытной кормежке.

Когда Анастасия вывела оседланного Алмаза во двор, от нетерпения жеребец стал приплясывать на месте, не давая ей вставить ногу в стремя. Наконец она прикрикнула на него и резко натянула повод.

Тогда он покорился. Усевшись в седло, Анастасия дала знак привратнику. Тот не спеша пошел открывать ворота. Увидев перед собой дорогу, Алмаз сначала встал «на свечу», после чего резво прыгнул вперед. Анастасия с трудом удержалась. Глафира, из окна наблюдавшая за ними, вздохнула:

— Ох, не к добру все это…

Первые две версты Алмаз проскакал, как сумасшедший. Анастасия, знавшая буйный норов своего четвероногого друга, в том ему не препятствовала. Дорога, подобно стреле, пролегала по долине, не имея ни поворотов, ни спусков, ни подъемов. Это позволило жеребцу двигаться четким галопом и долго сохранять ровное дыхание. Анастасии же оставалось крепко упираться ногами в стремена и сидеть в седле сколь возможно глубоко, с прямой спиной и слегка отведенными назад плечами. Через туго натянутый повод она поддерживала контакт со ртом лошади и иногда проверяла его, немного укорачивая или отпуская ременные поводья. Алмаз отмахивался, зло кося на нее лиловым глазом. Он словно говорил хозяйке: «Не мешай! Видишь, я иду галопом и тебя слушаюсь…»

На третьей версте Анастасия перевела скакуна в рысь, а затем в шаг. Следовало дать Алмазу отдых. Жеребец, считая программу обычной прогулки выполненной, стал оглядываться и несколько раз пытался самостоятельно повернуть назад. Но при помощи хлыста она объяснила ему всю ошибочность этих его намерений и повела дальше. По расчетам Анастасии, от кипарисовой рощи ее теперь отделяло версты три, не более. Местный житель, управлявший арбой с парой волов, которого она легко обогнала, подтвердил правильность маршрута.

Караван-сарай, хоть и отстоял от дороги саженей на сто, был хорошо виден издалека благодаря высоким стенам, сложенным из инкерманского камня, и двускатной красно-черепичной крыше. Ничто не могло ее насторожить в этом типичной для Крыма строении, и Анастасия повернула Алмаза на аллею, ведущую к распахнутым воротам. Знакомую ей карету с резными решетками на окнах, в которой разъезжали жены крымского хана, она заметила сразу. Младший евнух Али стоял около нее, а чуть дальше — четыре саймена, обычно составлявшие охрану Лейлы в ее путешествиях по полуострову.

Само собой разумеется, Али не узнал Анастасию в ее кирасирском одеянии и верхом на лошади. Видя, что она направляется прямо к карете, он заступил ей дорогу и грубо крикнул:

— Эшек, огълу къатыр! Кельми даа мында… Олмай!

— Селям алейкум, Али! — Анастасия остановила Алмаза в двух шагах от евнуха и сняла треуголку. — Сиз мени беклейсынъизми?

Слуга в страшном замешательстве уставился на этого наглого, как он думал, русского офицера. Правда, через минуту лицо его несколько прояснилось. Он с запинкой произнес:

— Бу… Бу Анастасия ханым?.. Ич умют этерсинъми… Буирынъыз, келиньиз…[63]

Анастасия спрыгнула на землю и отдала Али повод своего скакуна. Все так же держа треуголку под мышкой, она шагнула к карете и отворила дверцу. Лейла сидела там, закутавшись в коричневый дорожный плащ и надвинув на лоб красную, расшитую жемчугом феску. Она в отличие от слуги узнала Анастасию сразу и обожгла ее злым взглядом своих черных, как ночь, глаз.