Другая половина мира - Михаил Ахманов

Но важно ли это? — думал Дженнак. Думал тогда, и Ро’Каваре, и думал потом, во все дни пути, соразмеряя убыток и прибыль, почет и бесчестье. Ибо бесчестным казалось ему делить ложе с женщиной, чье сердце не пробудилось и не раскрылось ему, как открывается цветок навстречу солнечным лучам; с женщиной, во всем не похожей на Вианну, милую чакчан. Но Чолла Чантар таких сомнений, видно, не испытывала; и, еще не оттаяв, не разделив с Дженнаком ни горя, ни радости, ни ложа любви, уже взялась за него крепкой рукой.

Ступив в хоган прекрасной Дочери Солнца и задвинув полотняные створки, он обменялся с ней приветствиями и сел на низкий табурет у невысокого круглого столика. Арсоланцы сидели не так, как было принято в Одиссаре, — на пятках, и не так, как на Островах, — скрестив ноги; вместо ковров и подушек имелись у них подставки из дерева, очень жесткие и неудобные, по мнению Дженнака. И трапезовали они на свой манер — не на циновках, как полагалось бы воспитанным людям, а помещая блюда на столах, совсем близко к носу, отчего все запахи перемешивались и было непонятно, что же ты ешь — то ли тыкву с медом, то ли мед с перцем, то ли перец с тыквой. Словом, не разобрать, где тут горькие земляные плоды, а где — сладкие! Дженнак охотней уселся бы в привычной позе на белый ковер, поставив блюдо на колени, но вряд ли это понравилось бы Чолле.

Ее служанки, Шо Чан и Сия Чан, две гибкие девушки лет шестнадцати, уже разогрели над жаровней поднос с лепешками и теперь занимались приготовлением обжигающего напитка из листьев коки и горных трав. Шо Чан придерживала серебряный котелок с длинной ручкой, а Сия Чан горстями отмеряла в него бурую смесь из полотняного мешочка. Что касается Чоллы, то она, как и положено хозяйке, не спускала глаз с прислужниц.

Наконец травы и листья были засыпаны в должной пропорции, и Чолла повернулась к гостю. Глаза ее мерцали, как два изумруда, в колеблющемся над жаровней огне, губы чуть приоткрылись, напомнив Дженнаку бутон еще не распустившегося Цветка Сагамора, пурпурного, как вечерняя заря. До чего ж хороша, подумал он, принюхиваясь к яствам на столе.

— Ты снова одет неподобающим образом, мой господин! — Хрустальный голос Чоллы нарушил тишину. Она произносила одиссарские слова почти без акцента, с той свободой, какая свойственна человеку, с детства изучавшему чужую речь. И так же легко она могла перейти на кейтаб, атлийский или наречие майя, древний священный язык Чилам Баль. Но сейчас она пожелала говорить на одиссарском. И повторила: — Одежда твоя подобает дикарю, а не светлорожденному наследнику Одиссара. И от тебя пахнет вином!

Дженнак покосился на свою грудь и голые колени. Одеяние его и правда могло показаться скудным: синяя повязка вокруг бедер с вышитым алым соколом, знаком Одиссарского Удела, и жемчужные браслеты на запястьях, дар ОКаймора. Но в наготе этой не было ничего постыдного; на плечах перекатывались мощные мышцы, выпуклая грудь блестела, словно окованный бронзой доспех, живот был плоским, а голени — длинными, сильными и прямыми.

Будто не расслышав замечание насчет вина, он подмигнул Чолле:

— Во-первых, не называй меня наследником и господином, прекрасная морская дева; меж друзьями не место титулам. А во-вторых, на тебе слишком много одежд. Боги же, как сказано в Книге Тайн, предпочитают равновесие.

Но Чолла не хуже него разбиралась в текстах Чилам Баль.

— Во-первых, не называй меня морской девой, ведь я не дикарка с Островов. В моей стране я — тари! Тари кецаль хагани, госпожа Покоев Кецаля! А во-вторых, в Книге Тайн говорится: что есть разум? Свет минувшего в кристалле будущих свершений. И что есть плоть? Драгоценное вместилище разума… А всякой драгоценности нужна оправа. Достойная владыки!

Дженнак стукнул себя кулаком по груди:

— Эта оправа меня вполне устраивает.

— Неярок свет, дал трещину кристалл, и нет величия в будущих свершеньях, — с язвительной улыбкой продекламировала Чолла. — Скажи, может ли великий вождь бегать полуголым? В своем ли он разуме, являясь людям в непристойной тряпке? В этом шилаке без единого шва?

— Ты была бы в нем похожа на мотылька с голубыми крыльями, — с простодушной улыбкой заявил Дженнак. — А швы… К чему швы? Они лишь мешают лицезреть красоту. Твою красоту, моя морская дева.

— Тари!

Шо Чан и Сия Чан фыркнули, и Чолла бросила на девушек строгий взгляд. Гость тоже покосился в их сторону, соображая, что уж эти две красотки с радостью завернулись бы в шилак вместо своих длинных полотняных туник. Ибо какой же гусенице не хочется стать бабочкой?

Напиток в серебряном котелке вскипел, и теперь Шо Чан приподняла сосуд над жаровней, а Сия Чан принялась перемешивать и взбивать бурлящую жидкость тростниковым венчиком. Обе девушки стояли сейчас на коленях, подобные фигуркам из белого фаянса; их движения казались неторопливыми, изящными, будто готовилось ими не обычное питье, а творилась древняя магия, от успеха которой зависели судьбы мира. Так оно на самом деле и было — ритуал приготовления напитка насчитывал не одну сотню лет, и для подданных Че Чантара всякий жест в этой церемонии, каждый взмах руки, наклон тела или трепет век освящались временем и были исполнены глубочайшего смысла. Арсоланцы вообше питали необоримую склонность к пышности и древним традициям: их храмы были просторней и выше, чем в иных местах, Песнопения — длинней и мелодичней, обычаи — сложнее и изысканней, а ритуалы в честь богов и владык отличались особой торжественностью. Они истово чтили Арсолана и потому, быть может, возвеличивали его над остальными божествами, полагая, что он — наиглавнейший и великий, Чак, податель солнечного света, а значит, и самой жизни; они утверждали, что молиться богам лучше в особых местах, в нерушимом покое храмов и святилищ; и они единственные пытались распространять учение кинара. Причем едва ли не силой: случалось, их жрецы шли к дикарям Р’Рарды и Перешейка и к горным сиркульским племенам вместе с воинскими отрядами. Подобные воззрения в глазах других Великих Очагов граничили с ересью и святотатством, поскольку все Кино Раа были равны, и не было среди них первого или последнего. Вдобавок Чилам Баль запрещала насильственную экспансию вероучения — и каждый владеющий знаками мог прочитать о том в первоисточнике, на стенах Храма Вещих Камней в Юкате. Но арсоланцам прощалось многое, ибо, если не считать религиозной истовости, были они народом мудрым и миролюбивым, искусным во всяких ремеслах и не посягавшим на чужое.

А также на удивление красивым, думал Дженнак, любуясь то прелестным лицом Чоллы, то грациозными фигурками девушек, склонившихся над жаровней. Они уже процеживали напиток, и зеленоватая жидкость текла в фаянсовые чаши снежной белизны, над коими вился ароматный пар. Наконец ритуал был завершен, чаши утвердились на столе, среди разноцветных созвездий, и Чолла изысканным жестом разрешила приступить к трапезе.

Учитель, разумеется, был не прав, утверждая, что в хогане свистуньи Дженнаку грозит смерть от голода. Да, ее соотечественники почти не ели мяса и пили вино лишь в исключительных случаях, но кто сказал, что лишь вином да мясом сыт человек?.. Были на столе теплые лепешки, но не маисовые, а из неведомых злаков с полей Инкалы; были трубочки из теста с орехами и медом и запеченная в сахарном сиропе сладкая фасоль; была воздушная смесь из взбитых голубиных яиц и перетертых бобов какао; была мякоть кокоса, сдобренная острым перцем; были сушеные ягоды лозы, Дара Одисса, с извлеченными косточками, размоченные в теплой воде; были сухарики, со щедростью посыпанные семенами, что рождаются и зреют в огромной чаше солнечного цветка Арсолана; была нежная плоть моллюсков в золотистом пряном соусе; и был дымящийся отвар, зеленоватый, как морская волна. Это изобилие подействовало даже на Чоллу Чантар: пунцовый рот ее приоткрылся, тонкие брови приподнялись, ноздри затрепетали. Что до Дженнака, то он почувствовал вдруг зверский голод.