Беглая монахиня - Филипп Ванденберг

Кирхнер остался при своем мнении. После рукоположения в сан он никак не мог связать себя с женщиной. Его не переубедил и довод Альбрехта, что сейчас иные времена и что даже епископы и кардиналы преклоняются перед женщиной.

Перед важными церковными праздниками Альбрехт Бранденбургский имел обыкновение принимать ванну, так было и этим утром. Предстояло Вознесение Девы Марии, и кардинальские служанки уже с полуночи поставили бак на огонь, чтобы довести воду для купания до приятной температуры.

Деревянный чан, задрапированный белым холстом и такой большой, что в нем вполне могли уместиться двое, стоял наготове под сводами подвала.

Тщетно пытались служанки изгнать из подвала дурной запах, который, как всегда, воцарялся там, когда менялась погода. Дело в том, что его курфюрстшеская милость был очень чувствителен к зловонию. Не то чтобы Альбрехт был таким уж нежным, но дурные запахи считались у высшего духовенства дьявольскими испарениями и не имели права быть во дворце князя-епископа. В том числе и в подвале.

А потому с самого утра банщицы занялись тем, что с помощью ладана и тлеющих еловых ветвей пытались изгнать из-под сводов дыхание дьявола, тем более что ожидался высокий гость: легат его святейшества Папы Климента VII, кардинал папской курии Джустиниани.

Курфюрст Альбрехт Бранденбургский предпочел принять папского посланника в купальне, что никоим образом не воспринималось как оскорбление, совсем наоборот. В высших кругах встреча во время процедуры очищения рассматривалась как особо доверительный жест. И вот Альбрехт, на котором не было ничего, кроме шапочки с тремя складками, прикрывавшей его редкие волосы, уже сидел в овальном чане, от которого шел пар. Подобрав юбки, крепкие банщицы — их было не меньше полудюжины — подтаскивали деревянные ведра с горячей водой, чтобы подливать ее в чан. Тут в подвал вошел Джустиниани в пурпурной ризе и мозетте, короткой пелерине с капюшоном, голову его венчала галеро, красная широкополая кардинальская шляпа, украшенная колокольчиком. Его сопровождал апостольский секретарь Иоанн Патричи.

Обе стороны обменялись любезностями — на языке мед, а в сердце лед.

— Для меня было бы большой честью, — в конце концов произнес Альбрехт, — разделить воду с нашим братом во Христе.

Удивленный неожиданным приглашением, Джустиниани осекся, бросил вопрошающий взгляд на секретаря и, не дождавшись ответа от Патричи, который лишь молча таращился на него, принял чреватое последствиями решение, сказав:

— Почему бы и нет, если это вам важно. Даже Господь наш Иисус Христос, как пишет Матфей в четвертой главе, искушался дьяволом, а под конец ангелы приступили и служили Ему.

Разумеется, плескавшемуся в воде голому курфюрсту было ясно, что римский посланник провоцирует его. С другой стороны, Джустиниани ожидал от своего визави того же. Альбрехт ни в коем случае не должен был предстать провинциальным мещанином-ханжой и, заломив руки, убежать из подвала. К тому же он не знал церковных законов, запрещающих двум кардиналам купаться в одной и той же воде, — кроме развратных устремлений, конечно. Но от этого оба кардинала были весьма далеки.

А потому Джустиниани быстро снял свою мозетту и ризу, под которыми оказались свежая рубашка и тесно облегающие панталоны, не слишком выгодно демонстрирующие его паучьи ножки.

Необычный облик папского кардинала в подштанниках бросил в пот стыдливых банщиц, а когда Джустиниани сбросил с себя и этот деликатный предмет, они, закрыв лица руками, выбежали вон вместе с Патричи. Папский легат оставил на себе лишь широкополую кардинальскую шляпу с колокольчиком, словно фиговый листок. В таком виде он забрался по приставной лесенке в овальный чан к Альбрехту Бранденбургскому.

Хотя сухощавый папский кардинал отнюдь не был корпулентным, вода в чане перелилась через край, и курфюрсту пришлось звать банщиц. Все еще в смущении от неловкого зрелища, они подтерли пол, а затем водрузили поперек чана решетку — не столько чтобы разграничить сферу влияния обоих кардиналов, сколько для того, чтобы соорудить столешницу для обильного завтрака, состоявшего из лепешек, яиц, сала и нарезанного холодного жареного мяса вместе с молодым грушевым вином.

— Брат во Христе, — начал Альбрехт Бранденбургский, смачно чавкая, — не могу себе представить, чтобы похороны канатоходца побудили вас проделать долгий путь из Рима в отдаленный Майнц. Не говоря уж о том, что время, прошедшее от прискорбной гибели Великого Рудольфо до его погребения, несравненно меньше того, которое потребовалось, чтобы новость достигла Рима и вы смогли добраться сюда.

— Тут вы не заблуждаетесь, — заметил Джустиниани с коварной ухмылкой и с наслаждением вытянул свои тощие ноги на половину хозяина. — Лошади из ватиканских конюшен, благословленные его святейшеством, считаются самыми быстрыми в мире. Только что с того проку, если вы вашего брата во Христе, прибывшего в город, полдня заставляете ждать у городских ворот, а потом оказываете ему отнюдь не подобающий прием! — Унизительное обращение по его прибытии в Майнц до сих пор не давало покоя папскому посланнику.

— Вам следовало выслать вперед гонцов, которые возвестили бы ваш неожиданный визит, — небрежно заметил князь-епископ тоном, не содержащим и намека на извинения. — Вы не представляете, какие задачи должен ежедневно решать церковный и светский властитель. Кардинал папской курии живет в несравненно более благоприятных условиях.

— Покончим с взаимными обвинениями! — Джустиниани хлопнул ладонью по воде, обдав завтрак водой. — Не сомневаюсь, что вы догадываетесь, почему я решил составить вам нынче утром компанию.

Конечно, Альбрехт Бранденбургский догадывался об истинной цели визита, но предпочел оставить это при себе и разыграть полное неведение.

— Позвольте, я попробую отгадать, брат во Христе. Вероятно, в вашем багаже имеется ценная реликвия. Что же это такое и сколько вы за нее хотите?

Старшая из банщиц выпустила в чан ведерко мыльной пены, чтобы, с одной стороны, отмыть кардинальские телеса, а с другой — скрыть под пышной пеной благословенные причиндалы высоких духовных господ от взоров молодых купальщиц.

— Оставьте ваши реликвии! — рассердился папский легат. — В Риме никто больше не интересуется реликвиями, с тех пор как стало известно, что одних только препуциальных мешков маленького Иисусика существует не меньше дюжины, а также три савана Господа нашего, не говоря уж о бесчисленных наконечниках копий, с помощью которых делался надрез на теле Иисуса, снятого с креста. Нет, на этом теперь денег не заработаешь.

— А индульгенции? Я имею в виду настоящие, полновесные индульгенции. Как обстоят с ними дела? — живо поинтересовался князь-епископ.

— То же самое, — отмахнулся легат. — Прошли те времена, когда с помощью рукописных пергаментов и пяти «Аве Мария» можно было сколотить состояние. И в этом есть часть и вашей вины, жителей Майнца. Ведь это же один из вас изобрел искусство печатания. Разве нет?

— Надеюсь, его святейшество Папа Климент хотя бы не обвиняет нас в упадке римской курии.