Игры на свежем воздухе - Павел Васильевич Крусанов

Один был в Острове, который на реву брал – он подзовёт голосом и тогда может взять. Про других ня слыхал. – Пал Палыч убрал со стола опустевшие суповые тарелки. – А так по-разному бярут. Пушкиногорские – я с их охотоведом дружил, он дельный, ня в пример нашему – едут на лосей, допустим, и нашли пяреход волка. Они сразу бросают лося, их уже лось этот ня интересует, и сразу обрезают всё – становятся на номера и бьют волка. Ня попался им волк, они дальше своей охотой занимаются, но у них попярёд остального – волк. – Во дворе залаяли собаки, Пал Палыч отдёрнул занавеску и выглянул в окно, но в сумерках уже мало что можно было разглядеть. – Он, охотовед пушкиногорский, по глубокому снегу волка как брал? Волк, говорит, по глубокому снегу никогда ня будет как попало ходить – он ищет, где крепкое место. Я, говорит, на снегоходе между двух дерявин проеду и тут капкан поставлю. А волк, когда снег рыхлый да глубокий, как на снегохода след попал, встал на крепкое, так по нему и пойдёт. А тут между дерявин – капкан.

Слово за слово – в дело пошла вторая бутылка. За окном уже совсем стемнело. Пару раз заглядывала на кухню Нина, проверить – всего ли на столе в достатке. Гостям всего хватало – все были сыты и немного под хмельком. На половине второй бутылки решили заварить чай, который, как известно, водке не помеха. Пока хозяин возился с чайником, Цукатов отправился прогулять Броса, прежде чем на ночь запереть пса в машине.

– Всё было, Пётр Ляксеич, – оставшись вдвоём с гостем, пустился в откровения Пал Палыч. – А я горжусь прожитой жизнью. Удавиться от совести – это пусть другие давятся. Мне связло: если в целом взять – окружение было самых лучших людей. Вот хоть Геня старый или ваш Ляксандр Сямёныч… Редкий человек, таких поискать – ня найдёшь.

Пётр Алексеевич и сам относился к Александру Семёновичу – Полининому отцу – с большим уважением. Тот в свои почтенные года не засох, не обернулся каким-нибудь брюзгой-мозгоклюем, а оставался живым, весёлым, полным свежих чувств и озорных историй человеком – простым и непосредственным, но обладающим похвальным тактом. Однажды, увидев в телевизоре «Планету обезьян», поделился с Петром Алексеевичем: «Была у меня на целине, ещё до женитьбы, одна молдаванка. Ты не поверишь – вся в шерсти, как овца. Никогда больше таких не видел». Что говорить – первостатейный тесть.

Тут вернулся профессор и предложил очередной вопрос хозяину:

– А вы сами-то на утку и гуся выбирались уже? Сезон давно открыт.

– Не-е, – отмахнулся Пал Палыч. – А зачем?

– Как? – удивился профессор. – Дичи заготовить. Лежат утки в морозилке – есть не просят.

– Я честно скажу, – Пал Палыч прижал к груди ладонь, – если бы Нина намекала, что с мясом худо, я бы, конечно, почаще с ружьём и собаками выбирался. А то я привязу утку, а она говорит: «привёз, вот и щипай сам». А мне жалко… Выкинуть жалко. А щипать я никогда ня щипал и щипать ня буду. Я жанился ня для того, чтобы щипать.

– А какие вообще у вас тут утки? – без передышки экзаменовал хозяина профессор.

Пётр Алексеевич испытал большое искушение сказать: «Помимо заурядных, есть ещё индийский бегунок», – но всё же обуздал себя, стерпел. Если сдержанность – добродетель, то он определённо в ней преуспевал.

– Кряква, нырок, чарнеть, широконоска, крохаль… – взялся перебирать Пал Палыч. – Но я крохаля ня бью – он рыбой пахнет. И много вот таких, которые свистят. – Он поболтал заварку в заварном чайнике. – Как вы их называете?

– Чирок? – предположил Пётр Алексеевич.

– Нет. – Пал Палыч пригладил пятернёй волосы. – Чирок – ня то. Чирков, вообще-то, нынче мало стало. А это свистуны – или как вы их называете?

– Как мы называем свистунов? – обратился Пётр Алексеевич к профессору.

– Чирок? – предположил тот.

– Ня то, – упорствовал Пал Палыч, – эти больше, и у чирка нет на крыле пятна белого. А тут – пятно. Они летят и крыльями так: сю-сю-сю-сю… Я думал, вы свистунами их зовёте.

– А сами-то какого цвета? – заинтересовался Пётр Алексеевич.

– Ну вот крыло с пятном белым, а так – серые. И клюв серый с чёрным концом. Это селязень, а утка – та рыжая с пястринами.

– Это связи, – догадался Цукатов.

– Вот – связь. – Хозяин удовлетворённо потёр руки.

– Свиязь, – поправил Пётр Алексеевич.

– Свиязь, – повторил Пал Палыч, – а я их – связь…

– На селе все их «связь» называют, – сказал Цукатов. – И здесь, и в Ленинградской, и на Вологодчине.

– А я их вам как сейчас – свисток? – Пал Палыч разлил по чашкам заварку.

– Свистун, – напомнил Пётр Алексеевич.

– Ну так я чувствую, что похоже: связь, свистун. Что-то сочатается.

– Ничего похожего, – не нашёл согласия в словах Пётр Алексеевич.

– Он вкусный. – Профессор мечтательно закатил глаза. – Его иной раз называют «маленький гусик». – И авторитетно добавил: – Очень почётно связь влёт добыть – уж больно быстро летает.

– Быстрее чирка никто ня летает, – сказал Пал Палыч.

– Это да, – согласился с практиком профессор. – Но всё равно почётно.

– Он – пулей, – мигом провёл в воздухе черту пальцем Пал Палыч. – Стволы ня успеешь направить, а он уж ушёл.

– Чирок – чемпион, – подтвердил Пётр Алексеевич.

Хозяин налил в чашки с заваркой кипяток.

– А серая утка? – вспомнил Цукатов. – Серуха? Как кряква, только поменьше. Часто встречается?

– Ня знаю такую, – покачал головой Пал Палыч. – Я стреляю в чирка, стреляю в крякву. Или которые свистят – в связь. Других ня стреляю.

Утиная тема исчерпала себя. То есть профессор, конечно, мог ещё давить и давить на педаль, но вышло бы – как колесо на мокрой глине: шурует и – ни с места. Как сказала бы бойкая на присловья Нина: с такого колеса не влезть на небеса.

Ненадолго отвлеклись на чай. Потом на рюмочку. Вслед за тем разговор плавно перетёк на дальние края, со времён реализации права на свободу перемещения изъезженные русскими вдоль и поперёк, так что многим уже приелось. Пал Палыч, правда, с тех пор, как распался Союз, не выезжал даже в Прибалтику, о чём и скромно известил. Зато посмотрел на мир Пётр Алексеевич (работа в Русском географическом обществе пусть исподволь, но обязывала). Да и Цукатов прихватил: в девяностых он четыре года – с перерывами – отработал по гранту во французском Институте биологии и экологии Средиземноморья, расположенном в небольшом городишке в предгорьях Пиренеев. Поколесил по окрестностям – Прованс, Лангедок, Аквитания, Каталония, Италия, – на основании чего считал