Незавершенное дело Элизабет Д. - Николь Бернье

Но шок прошел и теперь казался глупым и несерьезным. Тревога о том, что может случиться с твоей семьей, парализует тебя, а если у тебя еще нет детей, ты можешь решить не заводить их, чтобы не рисковать потерять. В любом случае либо ты сам разрушаешь свою жизнь из страха, что ее может разрушить какая-нибудь случайность, либо поднимаешься и идешь дальше. Других вариантов нет.

Во времена работы в телешоу Кейт верила, что все зависит от желания и воли человека. Теперь она видела в этом тщеславие. Жизненными обстоятельствами, хорошими или плохими, по большей части нельзя управлять. Те, кто это понимает, просто идут вперед; такова психология тех, кто выжил, тех, кто всплыл на поверхность. Какая ирония, что она начинает учиться этому у того, кого уже нет в живых.

Спорящая парочка разговаривала вполголоса. Девчонка стояла у стены, а парень наклонился над ней, опершись ладонями о стену с двух сторон от ее головы. Они были рядом с окном буфета, и Кейт, как бы между прочим, прошла мимо, не подавая виду, что оценивает безопасность девушки. Голоса их теперь звучали нежно, молодой человек говорил так, словно готов был заплакать.

– Большой кофе, – сказала она продавцу.

Пока он наливал кофе из промышленной кофемашины, Кейт оглядела буфет. На стойке стояли банки для чаевых и пожертвований на лечение разных детских болезней. К одной стороне специй и молочных термосов скотчем было приклеено объявление о художественной выставке в Нью-Йоркском университете.

О том, что Элизабет училась в Нью-Йоркском университете, Кейт не знала до той их прогулки по пляжу прошлым летом. Или, может, знала, но забыла. Когда Элизабет рассказала, что планирует поехать в Джошуа-Три порисовать, Кейт не смогла скрыть удивления. «Я изучала живопись в колледже», – объяснила Элизабет.

Кейт слишком мало знала об искусстве и обычно прятала свое невежество за избитыми фразами о балеринах Дега и работах Поллока. «У меня никогда не было склонности к гуманитарным наукам», – призналась она. Кейт представляла, что думает Элизабет: ей недостает культурного образования, потому что она училась в кулинарной школе.

«Я так и не закончила колледж», – сказала Элизабет.

Вот, значит, как, подумала Кейт и уже хотела пошутить на этот счет, но заметила напряжение в голосе подруги.

«Знаешь, – сказала она, – люди придают слишком большое значение завершению дел общепринятым способом». И Элизабет взглянула на нее и улыбнулась.

Кейт села у окошка с левой стороны вагона, откуда, если едешь днем и имеешь возможность полюбоваться побережьем, открывались лучшие виды. Она не знала, лег уже муж или будет ждать ее. Вообще-то он «сова», но даже у него есть свои пределы. Он был сердит, разочарован, и к этому добавлялось что-то еще, и вот это «что-то», вероятнее всего, могло побудить его закончить длинный день, повернувшись спиной к ее стороне кровати. Это не было ревностью, потому что он не был ревнивцем, но чем-то близким к ней. Чего ему недоставало в последнее время, так это сильной связи с женой или понимания того, что отвлекало ее все лето. У Дейва это было.

Двумя часами ранее, стоя в прихожей Мартинов, когда такси уже ждало у тротуара, Кейт медлила с прощанием. Дейв прислонился в темноте к дверному косяку, одним плечом опираясь о край открытой двери. Вторая рука безвольно висела. Она ощущала запах мыла, которым он мылся в душе, тяжелый, мускусный запах, потому что он больше не пользовался одним с женщиной мылом. Поблекшие «валентинки» на двери выглядели безнадежно неуместными.

Сундучок стоял на полу рядом с дверью.

– Они здесь, – сказала Кейт.

– Вернулись домой, где им самое место.

У нее не нашлось подходящего ответа. Ни «приятного чтения», ни «позвони, если захочешь поговорить о них» не годилось, потому что предлагать это могла бы только сама Элизабет. Крышка была немного скошена, как нуждающийся в исправлении прикус.

– Извини за замок.

Он пожал плечами.

– Запасного ключа я все равно так и не нашел.

Она могла бы просто выйти в дверь и, чмокнув его в щеку и легко дотронувшись на ходу до плеча, направиться через лужайку к своей собственной расстроенной жизни. Но оставалось еще кое-что.

– Знаешь, ее дневники в ранние годы… то, как она говорит о браке и детях… Она тогда была другим человеком. – Кейт не видела в темноте его лица. – Думаю, она много и упорно трудилась, чтобы стать той матерью, какой была, и, возможно, сталкивалась с депрессией. И не важно, что у нее не все получалось. Мне кажется, это показывает, насколько упорно она стремилась к цели.

Дейв опустил глаза и покачал головой.

– Не надо, – пробормотал он мягким тоном родителя, успокаивающего впечатлительного ребенка.

Понимал ли Дейв, что именно она имеет в виду, этого Кейт так и не узнала. Таксист включил свет в салоне и смотрел в сторону дома. Дейв положил руку на дверную ручку. Не будет больше разговоров о том, какой была Элизабет.

Она подошла к нему и наклонилась для короткого прощального объятия, и он положил ладонь ей на поясницу. Так они постояли секунду, потом она отстранилась. Он распахнул входную дверь.

– Думаю осенью свозить детей в Вашингтон. Поводить по музеям, в зоопарк, по центру и все такое.

– Моим понравится. Джеймсу и Пайпер тоже понравится. – Она шагнула через порог. – Тепло стоит до самого ноября. Вы обязательно должны приехать.

– Ладно, посмотрим. – Дверь, хлопнув, закрылась, когда Дейв отпустил ее. Он прислонился к внутреннему косяку, скрестив руки.

Кейт пошла через лужайку к такси, все еще чувствуя на себе его взгляд, и села сзади. Виниловое сиденье потрескалось и кололось, и она подвинулась ближе к дверце, где оно пострадало меньше. Потом подняла глаза и увидела, что входная дверь Мартинов закрывается, а потом и свет на крыльце, где она совала Элизабет свои старые растения и рыбу, моргнув, погас. Но когда такси отъезжало, в длинном окне прихожей все еще виднелась тень мужчины, фигура над поломанным сундучком, заполненным самым дорогим, что осталось от его жены.

Поезд шел через Нью-Джерси. В пейзаже преобладали неясные промышленные очертания, силуэты электростанций и строительного оборудования в темноте выглядели размытыми и жутковатыми. Поезд снизил скорость, въезжая на железнодорожный мост, и стаккато его хода многократно отразилось в огромном открытом пространстве между водой и небом. Крик получился скорбным, но умиротворяющим для тех, кто не боится того, над чем не властен, или уже на пути к этому.

Такси высадило Кейт у тротуара, и она постояла секунду на подъездной дорожке. В доме было темно, не считая тусклого света в семейной гостиной. Она полезла в сумку за ключами. Кошелек. Телефон. Ручка. Потом какой-то незнакомый клочок бумаги. Она вытащила его и развернула под светом уличного фонаря. Это был врачебный рецепт с именем Элизабет в строке пациента. Должно быть, выпал из последнего дневника, который Кейт еще раз читала в машине, а потом переложила в сундук перед домом Мартинов. Это был рецепт на что-то неразборчивое в миллиграммах, начинающееся с «п» и с «кс» в середине, выписанный врачом, имя которого начиналось на букву «Н». Натали… Надин… Надя.