Струна - Виталий Каплан

Он с такой силой сдавил стакан, что я испугался — сейчас раздавит и порежется осколками. Но обошлось. То ли стаканы у Юрика повышенной устойчивости, то ли сам он не настолько уж потерял самоконтроль. И все же надо было увести его от слишком уж опасных воспоминаний. Еще немного — и он полезет в мою заимствованную душу.

— Слушай, а как получилось, что ты в «Струну» попал? Как я понимаю, ты один из первых?

Осоргин задумчиво посмотрел на стакан в своей руке, на почти допитую бутылку. Помотал головой.

— Да, мне тоже хватит… А насчет «Струны». Да, так вот получилось. Уволился я из рядов, после Дальнегорска. И контузия была, и вообще… ну ты понял. Поехал домой к себе, в Южный. Ну а там встретил человека. Вот именно — человека! — он выделил голосом это слово. — Ну, узнал про всякое такое… Тогда ведь ничего еще у нас не было. Только Струна, да несколько одиночек, сбившихся в стаю… Решали местные вопросы. Потом уже сегменты в других городах появились, первые приюты тогда же… Потом все стало организовано… как видишь, даже слишком… Поначалу всерьез нас не принимали. КПН, ясное дело, рыл, но эти-то люди мудрые, всего насмотрелись, таких «секретных материалов», что никаким янки не снилось. Поняли, что лучше с нами дружить, тем более, ничего вредного мы вроде как не хотим. А вот «братва» долго не верила. Потом уж догнала, что со Струной шутки плохи, но у них мысли на одну тему настроены — как бы бабла срубить, — Юрик ухмыльнулся. — Союзы нам предлагали, на «стрелки» звали, в киллеры, прикинь, переманивали… Кое-кто командовать даже пробовал. Один пахан так и сказал: «Пацаны, ну вы ж втыкаете, такое своевольничать — это ж не по понятиям!» Покойник держал в Южном порнобизнес…

Было в нем что-то от героев детских книжек — героев, которых в нормальной, взрослой жизни не бывает. Вот ведь, кажется, простой мужик, сидит в мятой майке, водку пьет, а прозвенела у него внутри какая-то струнка — и готово дело, хату покинул, пошел воевать. Нутряная какая-то, былинная сила жила в нем. И не от Высокой Струны питалась эта сила, сейчас я чувствовал это совершенно явственно. Такой вот Илья-Муромец тридцать три года валяется на печи, а потом как встанет — горы свернет и всем темным силам даст прикурить «Беломора». А после сядет пить горькую, потому что тесно ему в наших земных рамках, тесно и безысходно. Рубит он чудищу поганому головы, а те отрастают в геометрической прогрессии…

— Ты пойми, — сказал он вдруг совершенно трезво, — всё у нас гораздо сложнее, чем кажется. Это многие понимают, это даже Старик понимает. Его многие недооценивают, считают «логотипом фирмы», этаким дедушкой в маразме — а он ведь всё знает, он всё видит… С ним пытаются заигрывать, им хотят вертеть-крутить, только хрен им… Он еще держит вожжи… Пока еще держит… И понимает, как запутался. Пожалуй, только он один и понимает.

«А как же ты?» — чуть было не спросил я, но вовремя удержался.

— А, ладно! Не в раковину же выливать, — вдруг рассмеялся Осоргин наполнил стакан остатками водки. Залпом жахнул, выдохнул и повернулся ко мне:

— Будешь говорить со Стариком — не забудь, что я сказал. Пригодится. Понял?

Я кивнул. Что еще оставалось? Хотя о каком Старике идет речь, и почему это с ним надо говорить, я упорно не понимал. Кто-то из высшего руководства? Может, спросить у Лены? А еще лучше не спрашивать… Сколько раз убеждался: язык мой — враг мой…

— Ты как, Костя? В норме? — Юрик подошел ко мне, присел на корточки, всмотрелся в мои глаза. — Плывешь уже, чую. Так что иди-ка ты спать, завтра с утра в бой. Сделаем мы эту дамочку, не боись. И пацана выручим, и вообще… прорвемся, Костян! Ты иди… а я тут посижу, кузнечиков послушаю… чувство такое, знаешь… как перед расстрелом…

Он был хорош — причем сразу и во всех смыслах. И пожелав спокойной ночи, я удалился. И еще стоя на пороге, понял, что пожелал невозможного.

— Ну что, бурная неделя получилась, да? — Лена расплылась в улыбке. Неподражаемо она улыбается, уникально. Всё тут смешано — и удивление, и женское кокетство, и усталая ирония тертой жизнью бабы. Лариса — та была проще… все равно что букварь против средневекового китайского трактата о сущности пустоты. И года не прошло, а уже лицо ее вспоминается с трудом. Впрочем, это и к лучшему. Меньше боли.

— Да уж, — подтвердил я. — Можно сказать, расслабился на природе. Разве что шашлыков не было. Правда, барана чуть было не зарезали…

— Преувеличиваешь. Довольно неглупый парнишка. Даже перспективный. Я тут его личное дело полистала… Кстати, и тебе не мешает ознакомиться, раз уж оформляем индивидуальный патронаж.

В животе у меня зашевелилось нечто склизкое. Впрочем, не столь уж и активно. Видимо, начинаю привыкать к этому. Балансировать на грани — оно ведь тоже приедается.

— Почитаю на досуге, — кивнул я. — Тут-то что было?

— А, — махнула она рукой. — В основном — по мелочи.

Здесь она поскромничала. За время моего непродолжительного отсутствия кабинет радикально преобразился. Ремонт, ползущий с целеустремленностью голодного удава от подвала к крыше, не миновал и нашего отдела. Теперь стены оббили светло-серой кожей, в потолке утопили светильник, формой своей изображающий греческую арфу. Мягкие кресла словно обнимали тебя, избавляя от усталости, нервов и прочей суеты, а непонятно где скрытый кондиционер навевал прохладу вкупе с мыслями о вечном.

— Ну как тебе вообще «Березки»? — мягко спросила Лена.

— Понравилось, — признался я. — А тебя в каком смысле интересует? Я же в отчете…

— Да читала я твой отчет, читала, — сморщилась Лена. — Сразу видно бывшего программиста, творившего хелпы. Разжевано все до консистенции манной каши. Так ведь ты не для того туда катался, чтобы писать об отсутствии нарушений или высоко поставленной воспитательной работе. Отчет — это вообще пустая формальность. А вот внутренние ощущения как? Ничего не царапнуло, не задело?

Я выдержал паузу и хмыкнул:

— Еще как царапнуло! Судилище вот это идиотское, извини уж за прямоту. Только ведь не «Березки» это уже, а «Вега». Вот если б меня туда послали — я вернулся бы весь в ранах и язвах, а также в невидимых миру слезах.

Лена терпеливо кивнула.

— Разумеется. Потому и не послали. Надо же щадить тонкое душевное равновесие наших сотрудников. Откровенно говоря, опасно это, под Ситрека копать. Крепко сидит дядька, этакий железный дровосек. Щепки летят… Впрочем, все равно толку бы не было. Ходили бы там за тобой толпы воспитателей, изображали бы рай земной, и хрен бы ты увидел что неположенно. С этим Димой твоим еще не самое худшее… у меня на «Вегу» такая информашка есть, что хоть стой, хоть падай. Но, к несчастью, никакого криминала. В Мраморный зал не потянешь. Высокая Струна — она ж такая высокая, что мелочи ей и неразличимы… с птичьего полета. А мы-то с тобой знаем, кто имеет привычку прятаться в мелочах.

— Но делать же что-то надо? — заметил я. С Леной не соскучишься. Вот уже прозвучала тонкая критика нашего загадочного божества, Высокой нашей Струны… Интересно, до каких глубин ереси она дооткровенничается в дальнейшем? И ведь, главное, мне это нравится!