Собибор. Взгляд по обе стороны колючей проволоки - Леонид Терушкин

Где-то часиков в девять мы попали в Минск. Я обнаружил странную вещь: всегда по городу ехали зенитные пулемёты зачехлённые. В это утро они были все расчехлённые. Это было утром 22-го, часиков в девять — полдесятого утра. Ну, я думал: у нас учебная тревога, мы едем на стрельбище, и у них то же самое.

Когда мы стали выезжать из Минска в сторону полигона, нас догнал связной на мотоцикле, и вдруг команда «стоп». Весь полк встал и минут через двадцать команда: развернуться на 180 градусов и ехать в сторону границы, на запад. Где-то часов в двенадцать мы уже стали выезжать из Минска в сторону нашего городка. Это был июнь месяц, пить хотелось, там был колодец, мы встали, чтобы попить водички. Вдруг выбегает одна старушка, плачет — «Сыночки вы мои дорогие!». А мы ещё ничего не знаем.

— И командование ничего не говорило о том, что началась война?

— Нет, пока нет. Это было где-то в двадцать минут двенадцатого. Мы спрашиваем — бабушка, в чём дело? «Ой, сыночки мои, война!» Какая война? Вдруг бежит политрук — собрать всю батарею! Он выскочил на крыльцо: «Дорогие товарищи, война! Поедем пиво пить в Берлин!» Вот эти слова его я долгое время вспоминал, когда был в окопах и когда был в концлагере. И когда потом, уже после всего, я попал в Берлин, я тоже вспоминал эти слова политрука, когда пил пиво в Берлине в 1945 году. Но между теми словами и этим действительным фактом произошли очень большие события в моей жизни.

— На рассвете 22 июня 1941 года немцы бомбили стратегические пункты, в том числе железные дороги, аэродромы. В 12 часов утра выступал по радио Молотов. Вы об этом ничего не знали?

— Прибежал политрук и говорит: «Товарищи артиллеристы, товарищи бойцы Красной Армии! Только что выступил Молотов и сказал, что немцы без объявления войны напали на нашу Родину». Это было в двенадцать минут двенадцатого [так в оригинале. — Р.Ж.].

— И какой был приказ?

— Приказ был — ехать в своё расположение, только уже не в казармы, а в палатки, что мы разбили в лесу. Выкопали блиндажи, расположились и подготовились к встрече немцев.

— Ваш полк не послали на передовые позиции?

— Нет, наш полк остался оборонять Минск. Мы прикрывали Минск со стороны центрального входа. Многие пишут, что немцы бомбили Минск 22 июня с самого утра. Это неправда, 22 июня немцы Минск не тронули ни разу, ни одного самолёта мы не видели над Минском.

Бомбить Минск начали 23 июня с 6 часов утра. Первые три самолёта, что появлялись над Минском, были с красными звёздами — они перекрасили свои самолёты, нарисовали наши опознавательные значки. Эти самолёты бомбили аэродромы, это первое, что немцы сделали. Но всё-таки наши ястребки успели подняться в воздух и сбили один самолёт из этих трёх, а лётчики выбросились на парашютах, недалеко от нашего расположения. Командир взвода вызвал желающих пойти задержать этих лётчиков, и я был одним из этих добровольцев. Мы этого лётчика захватили в плен [так в оригинале. — Р.Ж.].

После этого немцы стали бомбить Минск и бомбили до самого вечера. Республиканскую улицу, начиная с первого дома, а эта улица пересекает Минск с запада на восток, через весь Минск, по всей длине, так они начали с первого дома и кончили последним, и вся эта улица горела. Ещё две недели, когда мы отходили от Минска, мы видели пламя горящего города.

— Скажите, пожалуйста, вот что. В это время начали передавать сводки Информбюро[449]. Командование знало положение, что немцы двигаются на восток. Ваше командование, полка или дивизии, не предпринимало какие-то шаги, чтобы задержать противника? Ваш полк так и остался на своих позициях?

— Я был молодой боец и не был в курсе, что там руководство решает, что там происходит в командном составе.

— Я это понимаю, я спрашиваю, как командование реагировало?

— Мы оставались на этом месте до 28 июня, не сделав ни одного выстрела. Потом была команда сдать Минск, и 29 июня[450] утром немцы вошли в Минск. Они обошли Минск с севера и с юга, и, боясь, окружения, командир полка, а может быть, командир корпуса, дал команду отступить от Минска. Мы только вступили в бой, в страшный бой, под Березиной. Мы подбили тогда 12 танков.

— Вы говорите о реке Березине?

— Да река Березина. Мы подбили 12 танков и немцы стали нас бомбить. Половина нашей батареи вышла из строя. Был очень тяжёлый бой. Одна из бомб с «Мессершмитта» попала недалеко от моей пушки, и от нашей батареи осталось всего три человека — и я среди них. Остальные были убиты или ранены.

— Немцы захватили Минск и двинулись на восток. Где вы очутились в это время?

— Мы стали отступать с боями.

— Куда, в какую сторону?

— В сторону востока.

— В сторону Орши[451]?

— Нет, в сторону Могилёва[452].

— Скажите, пушки у вас таскали тягачи или кони?

— Нет, не кони. У нас были тяжёлые пушки, мы были на «Челябинцах», на тракторах «Челябинец». У нас были пушки калибра 152 мм, каждый снаряд весил 45 килограммов.

— Так вы двинулись в сторону Могилёва.

— Да.

— А немцы — вслед за вами?

— Они даже опережали нас. Могилёв уже был у немцев, а мы ещё с этой стороны. Подвоза снарядов не было, у нас на каждую пушку осталось по три снаряда. Всего в полку осталась половина пушек. Положение было очень тяжёлое, и продуктов питания не подвозили, и патронов не было. Последние три снаряда, что оставались, были у нас до Могилёва. Там мы, не доходя до Могилёва, остановились на опушке леса.

Всего шесть пушек у нас осталось в полку. Моя пушка, к которой я был прикреплён, была на опушке, а остальные три пушки были в глубине леса. Вдруг со стороны села в нашу сторону двинулся артиллерийский полк [так в тексте. — Р.Ж.], танков двадцать. Они не ожидали нас увидеть в лесу, и мы открыли прямой наводкой огонь по этим танкам. Мы подбили девять танков, и после этого у нас уже не осталось ни одного снаряда, а подвоза не было. Мы закопали все замки от пушек и стали уже, как пехота отступать.

И вот где-то уже за Могилёвом немцы окружили нас. Я был ранен в левую ногу и контужен и попал так в плен. Это было в конце июля 1941 года.