Моя Шамбала - Валерий Георгиевич Анишкин

Толстого. Ты же знаешь, что Лев Толстой был отлучен от церкви?

Я кивнул.

— Так вот, я уверен, что отношение Толстого к церкви как раз сформировалось не без участия Вивеканады… А суть учения в том, что Рамакришна, пройдя путями важнейших мировых религий: иудаизма, христианства и ислама, пришел к выводу о Единстве всех религий. Он нашел, что в основе всех религий лежит единая Истина. Он критиковал лжехристианство и лицемерие «христианских» вождей, чем вызвал их озлобление… Ну, тебе, наверно, это не интересно.

— Почему, интересно, — соврал я, — но ты расскажи все же про Шамбалу.

— А что про Шамбалу? Шамбала — это и есть истина, воплощение мечты религиозной философии Азии… Мне приятно, что тебя заинтересовали вопросы религии. Это очень любопытная тема… В Шамбале живут махатмы.

— Великие Души, — подсказал я.

— Ага, уже, значит, читал.

— Существуют древние тибетские манускрипты, упоминающие Шамбалу. Упоминается она и в Индийском эпосе Махабхарата. На Западе знают о Шамбале с древних времен. В России, скорее всего, со времен киевского князя Владимира. По преданно, русский монах Сергий побывал в Шамбале, причем достиг ее один, потеряв всю свою экспедицию и животных, потратив на этот путь много лет. А махатмы, живущие в Шамбале, объясняют свое существование законом космической эволюции человечества. В чем суть этого закона? Я тебе обрисую это в общих чертах. Подробнее, если интересно, прочитаешь.

После смерти человека, его духовная сущность продолжает свое самостоятельное пространственное существование, а приобретаемые человеком умственные и нравственные качества сохраняются, накапливаются и таким образом возрастают. Проходя через многие воплощения, духовные качества постепенно развиваются, и по истечении какого-то времени человек, наконец, достигает полного человеческого совершенства, и на этом человеческая эволюция завершается. А на следующей стадии жизни, уже «нечеловеческой», или даже «божественной», находятся махатмы или Великие Души… Понятно? — внимательно посмотрел на меня отец.

— Что здесь непонятного?

— Хорошо, — продолжал отец. — В индийской религиозной философии есть еще, так называемый, «кармический закон». Карма — это судьба, — встретив мой вопросительный взгляд, пояснил отец. — Этот закон говорит, что та или иная судьба человека — его счастливая жизнь или страдания — обусловливаются следствиями его прежних жизней; каждому воздается по заслугам, каждый пожинает плоды того, что он посеял в прошлом. Может быть, отсюда народное: «Что посеешь, то пожнёшь», «Не рой другому яму, сам в нее попадешь»?

— Считается, что махатмы, по сравнению с обычными людьми, обладают колоссальными знаниями и мудростью, а также мощными внутренними силами.

Вот вкратце, что такое махатмы, живущие в Шамбале.

Я молчал, сопоставляя сказанное отцом с виденным мной. Потом спросил:

— Так есть Шамбала на самом деле или нет?

— Сынок, — серьезно ответил отец, — Я атеист, но как сказал Шекспировский герой: «Есть в мире много, друг Горацио, такого, что и не снилось нашим мудрецам». Иногда легенды принимают чудовищные формы, но где вымысел, где истина, кто определит? Я могу сказать лишь, что на основе своих впечатлений от изучения религий, у меня сложилось мнение о том, что христианство с его загробной жизнью, раем и адом — архаично. Хотя это и понятно: христианство пришло к нам в то время, когда мы созрели только для этих понятий. Другое тысячу лет назад мы бы не восприняли. Но ведь эта тысяча лет прошла.

Глава 14

Аникеев мстит за двойки. Пахом вступается за Филина. Подлость. Принципиальная драка.

Филину подпилили ножку стула. Аникеев принес в школу полотно для пилы по металлу и за большую перемену, надев рукавицу, чтобы полотно не резало руку, подпилил ножку стула.

— Зря ты это делаешь, Аникей, — сказал Женька Богданов.

— «Почему зря? — окрысился Аникеев. — Он мне три двойки поставил.

— А что он тебе должен был ставить? Пятерки? Учить надо было.

— А ты что, пролягавишь?

— Дурак! Весь класс изза тебя попухнет. И Филина жалко. Старик ведь.

— Жалко у пчелки! — вставил Дурнев, заступаясь за Аникеева. — Тебе что, больше всех надо? Пусть пилит. Вот потеха будет.

Дурнев засмеялся, предвкушая зрелище. Его поддержали Себеляев и Кобелев.

— Дураки вы, пацаны! Вовец, хоть ты скажи, — повернулся ко мне Богданов.

— Аникей! Женька верно говорит. Изза тебя все погорим, — попытался я уговорить Аникеева.

— Кончай, Аникей! — неожиданно вмешался Пахом. — Узнают, из школы вылетишь.

— Ты что ли донесешь? — Аникеев поднял голову и с угрозой произнес:

— Смотри, Пахом.

— Я доносить не буду. А морду тебе начистить могу.

Пахом принял нелегкое решение. Лицо его побледнело, а желваки заиграли на скулах, хотя внешне он старался быть спокойным. Аникей опешил. Так с ним еще никто не разговаривал. В школе он боялся только Семенова. Но Семенов, сознавая свою силу, вел себя тихо, ни во что не вмешивался и не становился на чью-либо сторону. Аникеев перестал пилить, да там уж и пилить было нечего: ножка держалась на одной щепочке.

— Кто? Ты? — Аникеев спрятал полотно во внутренний карман потертого куцего пиджачка и пошел к парте, за которой сидел Пахом. Пахом встал.

— Стой, Аникей! — Агарков встал между Аникеевым и Пахомовым. Агарков был не слабее Аникеева, но силой они ни разу не мерились.

— Хочешь чкаться, давай, как полагается, после уроков, как договоритесь. Согласен, Пахом?

— Согласен! — осипшим голосом сказал Пахом. Класс ответил одобрительный гулом.

— Где будете чкатъся?

— Мне все равно! — ответили оба соперника.

— За сараями согласны?

— Согласны, — ответил за себя и за Пахома Аникеев. Пахом пожал плечами.

Прозвенел звонок.

— Договорились. После уроков. Правила установим на месте, — торопливо закончил Агарков и пошел на свое место.

Филин вошел в класс и оглядел всех поверх очков. Класс дружно встал. Филин махнул рукой: «Садитесь». Воцарилась мертвая тишина. Филин бросил журнал и тощий черный портфель, вытертый по сгибам до белизны, на стол и еще раз, сдвинув рукой очки, оглядел класс.

Филин сел, ножка подломилась, и старик всем своим грузным телом грохнулся на пол. Ища опору, он ухватился за стол, стол накренился, и на Филина свалился сначала портфель, потом журнал и чернильница, а потом и сам стол. Филин сидел на полу, очки свалились с носа и висели на одной дужке, мутные глаза его беспомощно моргали. Он пытался подняться, но это ему не удавалось. И вдруг Филин разразился бранью.

— Мерзавцы! Всех вон из школы! Скоты! Вас сечь надо! Розгами! В колонии вам место, а не в школе! Ах, негодяи!

И вдруг Филин заплакал. Он сидел на полу и даже не делал попытки встать, потому что не мог. Женька Богданов, а следом я и Пахом бросились к Филину и помогли ему подняться. Кто-то сбегал в учительскую за стулом.