Бог располагает! - Александр Дюма

— Да вы же писали мне в Берлин, — насилу проговорил Лотарио, — а я в это время был в Эбербахе. Ваше письмо отправилось туда вслед за мной, и, получив его, я сразу бросился сюда. Но слишком поздно. Однако вы-то оставались здесь, и я писал вам неделю назад, в том письме я все вам сказал, и вы должны были получить его вовремя.

— Твое письмо? Да оно пришло только что, — запротестовал Юлиус. — Я едва успел закончить его чтение, как твоя карета уже въехала во двор.

— Оно не могло идти целую неделю, — настаивал Лотарио.

— Спроси хоть у Самуила, — предложил Юлиус. — Да что там, взгляни сам.

Граф фон Эбербах взял со стола письмо и протянул его племяннику.

Самуил, по видимости всецело занятый Фредерикой, исподтишка с беспокойством наблюдал за ними.

— Ну разумеется! Вот, посмотрите! — с упреком воскликнул Лотарио.

— Что там еще? — удивился Юлиус.

— Сегодня седьмое сентября, а парижский штемпель на конверте от пятого. Оно уже два дня как пришло.

— В самом деле, как странно, — протянул Юлиус, разглядывая конверт. — По какому роковому стечению обстоятельств мне умудрились не передать это письмо в день, когда оно было получено? Но, Лотарио, я надеюсь, ты не сомневаешься в моем слове? Так вот, я честью клянусь, что ко мне в руки оно попало не ранее чем десять минут назад. И притом поразило меня, как удар грома. Да вот, кстати, и Самуил здесь: он тебе это подтвердит.

— Тсс! Фредерика сейчас очнется! — сказал Самуил.

Юлиус и Лотарио не сводили глаз с Фредерики, ничего больше не замечая вокруг.

Первый же взгляд новобрачной, робкий и растерянный, упал на Лотарио.

— Лотарио! — прошептала она слабым голосом, еще в том затуманенном состоянии, когда душа и разум бодрствуют лишь наполовину. — Ах, Лотарио, как я вас ждала… Нет, я знаю, это всего лишь сон. Жестокий сон… Но потом он принесет нам счастье. Вот мы и вместе. Благодарение Господу, вы со мной!.. Лотарио, вам больше нельзя меня покидать.

Юлиус вслушивался в эту речь с глубоким вниманием.

Рот Самуила скривился в насмешливой и угрожающей гримасе.

Лотарио же, объятый ужасом и восторгом, опять схватил Фредерику за руки, как будто то, что она сказала сейчас, могло служить оправданием тому, что она сделала утром.

Но внезапно туман грез в голове девушки рассеялся. Прояснившимся взглядом она оглядела всех присутствующих и сконфуженно пролепетала:

— Ах, ну вот, теперь я опомнилась.

Лотарио все еще сжимал ее ладони, она поспешно отняла их и, уже не такая бледная, привстала с канапе, тряхнув прелестной головкой, словно спешила выбросить из нее последние остатки бредового наваждения.

— Что я тут говорила? — пробормотала она. — У меня, наверное, лихорадка. Простите меня, господин граф.

— Это вам надо меня простить, дитя мое, — отвечал Юлиус сурово и печально, но спокойно. — Вы не сказали ничего, за что могли бы краснеть. Ваша единственная ошибка, что вы не были искренней и слишком мало мне доверяли.

— Но что же я, наконец, сказала? — снова с беспокойством спросила Фредерика.

— Госпожа Трихтер, — прервал Самуил, — если вы будете нужны госпоже графине, вам позвонят.

Компаньонка вышла.

С минуту продолжалось нестерпимое молчание, которое всем показалось вечностью.

Положение и в самом деле престранное, ведь эта чистая, целомудренная Фредерика оказалась перед лицом сразу трех мужчин, и каждому из них она принадлежала: во власть Юлиуса ее отдавали законы брака, с Самуилом ее связывала клятва, с Лотарио — сердечные узы.

Кому же заговорить первым, кто ответит на этот вопрос Фредерики, вопрос, которого она сама уже не посмела бы повторить: «Что же я сказала?»

Наконец Юлиус с печальной улыбкой положил руку на голову Фредерике — жест был совершенно отеческий — и мягко произнес:

— Дитя мое, вы любите Лотарио.

Фредерика вздрогнула. Но тотчас она гордо вскинула голову:

— Господин граф, даже когда я еще не носила вашего имени, ни сам господин Лотарио, ни кто бы то ни было другой не имел бы права утверждать, что заметил во мне какие-либо признаки этой любви. Я не допускаю, — продолжала она, с вызовом глядя на Лотарио спокойными блестящими глазами, — чтобы кто-либо считал возможным, говоря как бы от моего имени, приписывать мне чувства, которых я никогда не проявляла.

Лотарио горестным жестом словно бы отмел подобные подозрения.

— Не знаю, — продолжала Фредерика, — какие бессмысленные слова могли вырваться у меня сейчас, когда я лишилась сознания, но нельзя обращать внимание на то, что женщина может сказать под влиянием лихорадки, и никто не вправе обвинять меня в том, что я люблю господина Лотарио.

— Никто, кроме меня, моя девочка, но я вас и не виню. Во всем этом я могу обвинить только собственную слепоту и ваше молчание. Мне бы вовремя подумать о том, что в доме, где есть молодой человек и умирающий, взять вас в жены следовало не второму, а первому. Ваша манера держаться друг с другом, явная холодность с вашей стороны, его отъезд — короче, все то, что, наверное, должно было открыть мне глаза, затуманило их. Сейчас уже поздно предотвратить зло, но, возможно, у нас будет время его исправить.

Самуил с тревогой посмотрел на Юлиуса. У Лотарио вырвалось:

— Что вы хотите этим сказать?

Юлиус повернулся к Фредерике.

— Мое дорогое дитя, — сказал он, — вон там на столе письмо, которое Лотарио написал мне из Берлина. В нем он признается, что любит вас, и умоляет меня попросить у Самуила вашей руки.

Лотарио хотел было вмешаться, но граф фон Эбербах остановил его:

— Постой, сейчас и ты сможешь сказать.

Затем он продолжал:

— По недоразумению, причина которого, быть может, выяснится позже, это письмо мне вручили лишь тогда, когда у меня уже не было времени исполнить просьбу, которая в нем заключалась. Но ничего! Теперь, Фредерика, ваша судьба зависит уже не от Самуила, а от меня; никому, кроме меня, не подобает располагать вами. Ныне я повторяю вам то, что уже говорил прежде: этот брак превращает меня в вашего отца. Стало быть, это мое дело дать ответ Лотарио, просящего руки моей дочери; и вот я отвечаю, что отдам ему ее.

Лотарио и Фредерика, насилу удержавшись, чтобы не вскрикнуть, застыли в ожидании, что граф фон Эбербах вразумительно объяснит свои слова.

Что до Самуила, то на его лице, словно отлитом из бронзы, не дрогнул ни один мускул.

— Я отдаю Лотарио руку Фредерики, — повторил Юлиус, — поскольку я женился на ней только затем, чтобы сделать ее счастливой, и не хочу, чтобы мои благие намерения принесли ей страдания.

— О сударь!.. — прошептала Фредерика.

— Не говорите «нет», — оборвал ее граф. — Вы же любите Лотарио.