Никто, кроме президента - Лев Гурский

– Чего еще я осознал?! – Маэстро сжал кулаки.

– Ну как чего? – разыграл я удивление. Хорошо, что либретто «Марфы» валялось прямо у Ирки на столе. – Вы сами поняли, что спектакль изначально неправильный и очень вредный. Зачем нам вспоминать о новгородской вольнице, о борьбе регионов с федеральным центром? Эта же ваша Марфа, получается, хуже Гамаля Асланбекова! Она и с Москвой воюет, и местных депутатов с толку сбивает, и всякие там несанкционированные митинги… Спасибо, товарищ Кунадзе, что проявили политическую зрелость…

Артем Иванович начал грозно воздвигаться над столом. Эту чашу гнева нужно было переполнить последней каплей. И я ее нашел.

– Да и художественно, по правде сказать, вышло так себе, – с сочувствием добавил я. – Недотянуто. Без масштаба. Не на уровне прежнего Кунадзе. И генерал особо отметил вашу принципиальность: другой бы, говорит, мастер не решился бы все похерить, даже если увидел, что получается дрянь. А вот наш Артем Иванович…

– Во-о-о-он! – взревел Кунадзе. – Вон отсюда!

Получилось у него не хуже, чем у Голубева. По крайней мере из режиссерского кабинета меня вынесло почти с той же скоростью, что и сегодня из генеральского. Вслед полетели обломки корзины.

В комнате литчасти, куда я вернулся, было пусто. Дожидаясь куда-то исчезнувшую Ручьеву, я курил, рассматривал старые афиши и мысленно прикидывал дальнейшее развитие событий. Или сейчас что-то произойдет, или я совсем не знаю старых диссидентов.

Минут через двадцать вбежала Ирка с вытаращенными глазами:

– Артем извинился! Не-ве-ро-ят-но! Сам! Перед Светой! Фантастика! Спектакль состоится! Но как, как тебе удалось?! Макс, скажи бога ради, что ты ему такого наплел? Хоть намекни!

– Извини, Ир, не скажу. – Я развел руками. – Не обижайся: секрет фирмы. Чем человек порядочней, тем легче его надуть…

Я уже выводил свою «девятку» с автостоянки, когда мобильник проиграл мне «Естедей». Неужели, испугался я, у Льва Абрамовича снова проблемы? К счастью, звонил прапорщик Юрин.

– Есть еще один перехват, товарищ капитан, – доложил он, – из того же дома Звягинцева. Совсем свежий, утренний. Женский голос заказывает авиабилеты, на сегодня, на вечер, до Лондона. Будете слушать сами или прикажете зачитать вам полный текст?

О господи! Я совсем забыл предупредить прапорщика, что мы больше не работаем по этому делу. Женский голос – это, конечно же, невинная овечка Сусанна Евгеньевна. На месте МВД я бы взял с нее подписку о невыезде. Однако делать работу за ментов – тут мой шеф прав на все сто! – я и впрямь не нанимался.

– Не надо мне полного текста, – сказал я. – Вообще ничего не надо. Все, Юрин, мы сворачиваем прослушку. Отбой. Пусть госпожа Звягинцева катится ко всем чертям. В Лондон – значит в Лондон. Вдруг она там найдет свое непростое женское счастье? Принц Гарри, я слышал, опять не женат.

Это будет самый обычный день, приказал я сам себе. Ничем не выдающийся. Вполне заурядный листок календаря. Твое сегодняшнее лицо не должно отличаться от вчерашнего или позавчерашнего. Твои занятия до вечера обязаны быть точно такими же, как всегда. Без вариаций. Подъем, завтрак, чтение книги, обед, занятия в тренажерном зале, душ, чтение книги, полтора часа дневного сна, дочитывание книги – за все это время я, наверное, стал самым читающим президентом России, – полдник и, наконец… нет, даже мысли об этом лучше скатать в трубочку и спрятать далеко-далеко. Все уже сотню раз подумано и взвешено. Больше не требуется. Сегодня даже тень мысли о главном не должна мелькнуть в моих глазах. Пусть им кажется, что ничего не изменилось.

Тем более, что ничего пока действительно не изменилось.

Все по-прежнему. Ты – под конвоем, дети – в плену, а за тебя решают другие люди. Сегодня они решили вытащить тебя в театр, чтобы наполнить тобой бывшую и, как они думают, будущую царскую ложу. Показать товар лицом. Это их замысел – только и всего. Но, быть может, в Большом театре случится то, чего они не ожидают. Или не случится. Даже генсек ООН за сутки не способен сотворить чуда.

На что же я рассчитываю? Да на нее, проклятую, на удачу. Давным-давно в Гвадалахаре пуля угодила в дерево на расстоянии двух сантиметров от головы. Агента В. даже не контузило.

Надеюсь, Козицкий забрал мой чемоданчик у Бабушки Марисабель. Надеюсь, она еще жива и не впала в маразм. Потому что другой страховки, помимо этой, я себе не выдумал. И эту-то я сочинил почти шутя, между делом, на скорую руку – не столько боялся за себя, сколько желал чем-нибудь занять Марисабель, ужасно скучавшую на покое. Цветы и кошечек она разводить отказывалась. Книжек, в отличие от меня, сроду не любила – ни на русском, ни на испанском. Взяться за мемуары, зарабатывая на моем имени, – не хотела категорически. Она стремилась к одному: приносить пользу Родине. Ей чудилось, что президентом в Москве быть опасней, чем резидентом в Эрмосильо. Помню, я над ней подсмеивался. Какая опасность? Террористы? Психопаты? Ну уж нет, извините! Вокруг меня полно охраны – и людской, и собачьей. Мышь не проскочит, воробей не пролетит, микроб в тарелку не упадет. И народ, главное, вокруг – исключительно свой, все почти родичи.

Тот же Фокин, к примеру, был золото-человек. Немногословный, надежный, очень способный, буквально все схватывал на лету. На что именно способен золотой Фокин, я понял не сразу, а когда понял, меня уже обложили по всем правилам псовой охоты. Смешно: самый защищенный от нападения извне глава России попал в капкан на рабочем месте, не выходя из Кремля.

Ну а мои собаки? О да! В час «Икс» любимые далматинцы доказали свою преданность. Одна беда: не мне. Потому что я этих сукиных детей только гладил, время от времени чесал за ушками и позировал с ними перед камерами, а Фокин мыл, чистил, выгуливал, дрессировал и давал жрать. Он-то и был для них хозяином! Когда два крика «Фас!», мой и его, столкнулись в воздухе, когда псам пришлось выбирать – с кем они, мастера гавканья, – далматинцы без колебаний выбрали Собаковода.

Прокушенное плечо зажило, но осадок остался. В тот день я избавился от иллюзий. Собаки верны владельцу не больше, чем его личное оружие. Собачья верность – вздор. С таким же успехом я мог уповать на то, что мой личный морской кортик согнется или сломается в лапах у Фокина. Как бы не так! Он преспокойно резал им свою любимую «охотничью» колбасу! И едва только я первый раз рыпнулся, это же острие вмиг оказалось у моего горла. А когда я, выбрав момент, рискнул рыпнуться всерьез, произошла та самая катастрофа с вертолетом, которую многие, даже Новиков, считают несчастным случаем. Многие – только не Собаковод и я…

А кстати, где Фокин? Лишь после обеда я сообразил: кое-что в моем распорядке изменилось.

Утром, когда он не осчастливил меня своим визитом, я еще не удивился. Бывали дни, когда Собаковод отлучался и приходил позже. Однако сегодня он не объявился и позже. Это могло означать все, что угодно, – и ничего не означать. Пару минут во мне бушевала надежда на то, что Фокина захватила охрана Козицкого и теперь допрашивает с гексаталом. Но не в пользу этой версии было спокойствие охранников. Если бы начальник пропал, они бы хоть немного засуетились. Выходит, не пропал. Значит, куда-то делся?