Особый штаб "Россия" - Иван Ковтун

Словом, Борис Алексеевич о плене даже не помышлял. В отличие от Власова, он знал о договоренности союзников выдавать русских коллаборационистов советской стороне.

Генерал Б. А. Смысловский в Лихтенштейне. 1945 г.

И, в-третьих, нелепыми выглядят заявления Ряснянского о том, что офицеры штаба могли отвергать какие-либо инициативы Смысловского, считать их несуразными. Исходя из этой абсурдной логики, следует, что именно штаб во главе с Ряснянским принял решение идти в Лихтенштейн. Однако это было не так.

Борис Алексеевич прочно держал власть в своих руках и никому не давал спуску, о чем свидетельствует такой факт. Во время марша в некоторых подразделениях 1-й РНА появились тенденции к разложению. Крайне изнурительные переходы, постоянные удары авиации по колоннам негативно отражались на моральном состоянии военнослужащих. Наряду с этим, в самые трудные дни марша, за несколько дней до подхода к нейтральной границе Швейцарии обострились отношения между офицерами-эмигрантами и группой, состоявшей из бывших советских офицеров и солдат. Эмигранты стали подозревать, что в частях действуют «коммунистические шпионы и комиссары». Вскоре поступили сведения о дезертирстве восьми человек, еще 20 готовились к побегу, но сбежать так и не сумели. Борис Алексеевич приказал штабу исключить этих людей из списков части и расстрелять. Еще два человека было расстреляно в Оберштауфене. Приговор привели в исполнение перед строем. Эти карательные меры достигли цели: больше желающих нарушать порядок и дисциплину не было[560].

Надо сказать, что в последние месяцы войны, когда в германской армии все чаще отмечались случаи деморализации и дезертирства, расстрелы стали частым явлением. Подразделения полевой жандармерии и отряды СС беспощадно вешали на деревьях солдат и офицеров, покинувших свои части[561]. Смертные приговоры, отмечает историк П. Гайгер, выносились и в войсках КОНР, где также боролись с «советскими шпионами» и «разложенцами», которых становилось все больше[562]. Немецкий исследователь Роланд Кальтенэггер, в частности, приводит факт деморализации военнослужащих частей 1-й дивизии ВС КОНР генерал-майора C. K. Буняченко. «В подразделениях дивизии, — пишет он, — отмечался упадок сил и недостаток дисциплины. Солдаты грабили население, уходя к баварско-чешской границе. Части их удалось даже просочиться в Баварию»[563].

Собственно говоря, на этом фоне эксцессы, произошедшие в 1-й РНА, выглядят обычным явлением, с той лишь существенной разницей, что Смысловскому удалось железной рукой восстановить порядок и двигаться дальше.

А вот о том, как себя проявил полковник Ряснянский во время марша, знают немногие. Борис Алексеевич, доверив ему командование частями своей армии (о чем он, кстати, пишет прямо: «Выполняя мои директивы, мой начальник штаба, ген. штаба полковник Ряснянский, повел кадры Первой Русской Национальной Армии в направлении Меммингена»[564]), надеялся, что пока он будет решать последние вопросы в ОКХ, Сергей Николаевич выведет людей в назначенный район и будет строго и точно выполнять все поступающие приказы. Но на деле все вышло иначе. В дневнике лейтенанта Г. Симона-Томина, шедшего на соединение с 1-й РНА, встречаем запись от 19 апреля 1945 г.:

«…Штаб сматывается и уезжает, а с нами как-то потом разыгрывается "Венская" история. Наконец, обещают сегодня автомобиль в 1 ч. дня, но этому ни я, ни другие не верят.

А вот как уедет начальник штаба, то пропадет и последняя надежда на чью-либо помощь, и тогда опять надо будет действовать только по собственной инициативе.

…5 ч. вечера. Штаб уезжает маленьким грузовиком. О нас не думают, спасая свою шкуру. Теперь ясно, что о нашей шкуре нам надо самим заботиться»[565].

Может быть, полковник Ряснянский потом прислал автомобиль, чтобы подобрать группу Г. Симона-Томина? Находим в дневнике запись от 21 апреля 1945 г.:

«Мы окончательно брошены. Перекрестились и сели в поезд, который идет только до Фрайзинга, а там будем пробираться путями, указанными нам Богом…»[566].

Следующая запись — от 23 апреля 1945 г.:

«Случайно встречаю полковника Соболева и получаю приказ немедленно включиться в его колонну, идущую на юг»[567] (т. е. на четвертые сутки после того, как Ряснянский и некоторые офицеры штаба бросили группу из газеты «Борьба», Г. Симон-Томин случайно встретил командира 1-го полка особого назначения полковника Тарасова-Соболева).

Такими же лживыми следует признать утверждения Ряснянского (а вместе с ним и В. Ф. Климентьева), что подчиненные Смысловского носили на немецким мундирах шевроны РОА, и даже (как заявляет Климентьев) срывали их накануне перехода границы, заменяя спешно нашитыми трехцветными ленточками[568].

Против заявлений Ряснянского и Климентьева свидетельствуют фотографии, сделанные в Лихтенштейне Эмилем Брунером, Оскаром Брунхартом и Эдуардом фон Фальц-Фейном. На этих снимках очень хорошо видно, что офицеры и солдаты армии Смысловского на левом рукаве кителей носили тканый шеврон с цветами национального флага России («смысловцы» носили его еще осенью 1941 г., например, в Валгской разведшколе, что подтверждается данными оперативной группы Управления контрразведки «СМЕРШ» 2-го Прибалтийского фронта; Ряснянский тоже носил шеврон с российским триколором, и это запечатлено на снимке, где Борис Алексеевич приветствует митрофорного протоиерея Давида Чубова). Ефрейторы и обер-ефрейторы пришивали шеврон с российским триколором выше шеврона, обозначавшего их ранг. Выбор такого шеврона был очевиден: Смысловский совершенно не хотел, чтобы возникали какие-либо ассоциации с ВС КОНР.