Всемирная история болезни - Олеся Мовсина

– И вы пишете на английском? – шевельнулась наконец она в своём кресле.

– На английском, мадемуазель, на английском. Но если вы будете столь любезны и со временем переведёте мою книгу на русский, буду вам очень признателен, – и добавил, видя её замешательство: – Я хорошо заплачу.

Тут она неожиданно стряхнула всю свою восторженность и превратилась в делового человека:

– Прежде чем соглашаться, я должна посмотреть материал, ознакомиться с текстом. Вы позволите мне взять его домой, чтобы прочитать?

Пьер резко качнул головой:

– Об этом не может быть речи. Вы будете работать здесь, в этом кабинете. Ни строчки из моего труда не покинет до поры этих стен. Таково моё условие.

– Хорошо, я попробую, – ему даже показалось, что усмехнулась она с какой-то ехидцей. Может быть, девчонка не так уж проста, как казалась.

– Сейчас я вам всё покажу, – Пьер повернул к себе монитор компьютера и нашёл папку с черновиками. – Вам как удобнее: распечатать или сможете читать с экрана?

– С экрана, – сухо пожала она плечом.

Пьер подумал, уж не обиделась ли она на что-нибудь, но мысль об ушедшей Инге не давала ему сосредоточиться на переводчице.

– Знаете, мадемуазель, – сказал он неожиданно для самого себя, – вы посидите тут, почитайте, а мне надо съездить в одно место. Я вернусь, может быть, через час. Хотите чего-нибудь выпить? Вон там бар, не стесняйтесь.

– Идите, идите, мсье, – промычала девчонка, не отрываясь от экрана. И ещё добавила что-то вполголоса по-русски.

Пьер не понял слов, но интонация была вроде «без вас даже лучше».

Он быстро обулся, схватил ключи от машины и – только уже выехав на проспект – понял, за что на него могла обидеться маленькая переводчица с пепельными волосами и серыми глазами. Он почему-то не спросил, как её зовут. Ладно уж, могла бы представиться и сама.

Он остановился на перекрёстке и вдруг раздумал ехать к Инге. Надо было просто поездить по городу, чтобы успокоиться.

И работа закипела. Маша почитала черновики футболиста, и ей показалось, что это совсем не сложно – собрать их в единый текст. Это даже ещё как забавно. В плане литературном книга Деррида была, конечно, довольно жиденькой, фразы корявы и многословны. Но повествование не лишено было остроумного взгляда на мир и какого-то исключительно французского шарма. Маша не могла самой себе объяснить значение этого определения, но фраза «французский шарм» так и вертелась у неё на языке, пока она ехала от Пьера в метро.

Единственный, кто оказался недовольным новой Машиной работой, был Тимур. Сначала он подумал, что Маша его разыгрывает, как всегда издеваясь над его любовью к футболу. Потом вспомнил, что жена его сама напросилась на воскресный матч, а потом несколько раз спрашивала, где же этот самый «новенький француз». И тут – нате пожалуйста: она будет работать в особняке этого самого француза и неизвестно сколько дней проведёт с ним наедине.

Тимур как-то неожиданно резко высказался обо всяких там выскочках-знаменитостях, которые ради денег готовы продать родную сборную, или что-то в этом роде – и надулся на весь вечер перед телевизором.

– Знаете, Мария, – сказал Пьер, когда она пришла на следующий день, – от меня сбежала секретарша. (Перед Машиным взором вспыхнула и погасла вчерашняя гневная красотка.) – Не могли бы вы ко всему прочему ещё помочь мне разбираться с почтой? У меня полный почтовый ящик: какие-то квитанции, письма, рекламные газеты и листовки – и всё это на русском языке. Можете ненужное выбрасывать, а если что-то важное – переводить? – и опять, как вчера, добавил с поспешной предупредительностью: – За это я буду платить вам дополнительно.

Сегодня он был одет не в спортивный костюм, а в серую тройку, отчего выглядел более похожим на прежнего Машиного друга, чем на самого себя. Маша быстро пролистала вынутую из почтового ящика макулатуру и всю её засунула в мусорное ведро. И они приступили к работе.

Она сидела, уткнувшись в компьютер, а он – наискосок через стол – диктовал ей вставки и поправки, считывая их с бумажного листа.

– Самые умные мысли приходят обычно вечером, перед сном, – встревал он с объяснениями, мешая ей набирать очередную фразу. – Включать компьютер уже лень, вот я и набрасываю от руки на чём придётся. И так не хочется спускаться на первый этаж, что бумагу и карандаш приходится держать рядом с кроватью, на тумбочке.

– Сочувствую, – хмыкнула Маша, не отрываясь от экрана, пожалуй, чересчур язвительно для скромной исполнительницы заказа.

Дополнения и исправления не вносили стройности в сумбурный текст повествования. Но Пьеру они казались очень важными, и он по несколько раз просил Машу перечитывать вслух ту страницу, куда вносились изменения. Ему нравилось, ей нет. Он рвал и бросал отработанный лист в мусорку, и они двигались дальше.

Буря разразилась около восьми часов вечера. Оба – довольные тем, что сегодняшняя работа подошла к концу, – расслабились и разговорились. Пьер спросил, из чего у неё кольцо – из серебра или из платины; он, дескать, в этом ничего не понимает. А Маша, в свою очередь, подняла на него свои кроткие серые глаза и поинтересовалась, здесь ли его жена или осталась в Париже.

– Моя жена от меня сбежала, – улыбнулся футболист, и было непонятно, грустно ему от этого или смешно.

И снова вчерашняя девица вспомнилось Маше. Интересно, кто же это? И чего они все от него бегут? А может, у него жена и секретарша в одном лице?

И вот тут погас свет. Просто во всём районе отключили на минуту электричество. Уместно ли предположить, что наш герой набросился в темноте на нашу бедную героиню, рыча от вожделения? Да нет. Тем более и темноты-то никакой не наступило. Но компьютер фукнул и погас, а Маша вздрогнула, вспомнив, что давно не сохраняла наработанное. Давно, как давно?

Но когда электричество вернули и она дрожащими пальцами добралась до нужного файла, её лёгкий испуг сменился прохладным ужасом. Ни единой строчки, ни одного слова, ни буквочки из того, что они сегодня с таким трудом напечатали, там не было. Маша ещё раз пробежала по всей папке, снова закрыла и открыла находящиеся там файлы и схватилась кулачками за щёки.

– Как же так… Я же сохраняла! – мяукнула она по-русски.

И Пьер сразу всё понял. Он каким-то голкиперским жестом сгрёб монитор, развернул его к себе, и лицо его стало голубовато-серым.

– Мари! – взорвался он гневным басом. – Вы что, ничего не сохранили?

И грохнул такой немыслимый поток французской, английской и – о боже: – даже русской брани, что Маша только размазалась по креслу, не смея дохнуть.

Он бил кулаками о стол, он бросался от стены к окну и обратно, он смахнул со стола какую-то пластмассовую подставочку для бумаги, и мелкие разноцветные листочки испуганно заметались по комнате.

Маша дождалась малюсенькой паузы и выдохнула в неё: