Как зовут четверку «Битлз»? - Джордже Кушнаренку

да? Всюду, где бы я ни был, никто меня не выгонял, но всегда, всегда я чувствовал себя лишним! Почему? За что? Какой еще стороны не хватает этому свету?!

И все это время, пока рыдал, он стоял на коленях, держа перед собой коробку с деньгами.

В конце концов я согласился взять половину. В два часа дня, после того как мы забрали свои вещи с чердака и простились (Г. В. поехал в одну из деревень Арджеша, хоть я и не знаю зачем), я ждал Нае на стоянке возле строительного факультета, чтобы вернуть ему машину, и в этот момент услышал через открытое ветровое окно шум детворы, игравшей в сквере. Один из мальчишек все звал какую-то девочку:

— Корнелия, Корнелия!..

И это показалось мне просто НЕВЫНОСИМЫМ.

Перевод А. Вулыха.

НОРА, ИЛИ БАЛЛАДА О БОГИНЕ ГОРНОГО ОЗЕРА

По утрам ноябрьское солнце появляется в туманах и снова исчезает в туманной мгле. На чугунной плите в огромном котле согревает Нора озерную воду и всыпает в нее лавину «перлана». Вода закипает, как кратер вулкана, в котором дымятся салфетки и скатерти, простыни, шторы — все то, что теперь, на исходе сезона, богиня Нора должна постирать. Руки сначала краснеют от пара, потом грубеет нежная кожа, ветер ломится в двери прихожей и, наливаясь горячей влагой, скоро со свистом уносится в горы. Будто гул урагана или грохот обвала, доносится эхо с горного перевала, где строят дорогу Транс-Фэгэраш. Как робкие лани спешат через кряж к желанному озеру, так и солдаты порою сбегают на эту турбазу, уже заготовив дежурную фразу:

— Целуем ручки, Нори́ка, нельзя ли водички попить?.. Заодно, кстати, можем помочь растопить буржуйку…

Пионовый чай, а если полковника нет — она выставляет и цуйку. Их лица краснеют, как руки Норики… И вот по озерному льду, на котором сверкают янтарные блики, солдаты в цепочке идут за дровами, и солнце сияет над их головами… Да только для ланей все нету питья. Горное озеро сковано льдом, ключи и источники спят мертвым сном, и ежели ты — дикий зверь, одинокий и гордый на гребне горы, то тебе и сочувствия негде просить. И все-таки, чем же для них должен быть этот слабый ручей с резким привкусом мыла? Но солдаты на крыльях душевного пыла уже прилетают обратно, и вот у ступенек крыльца грациозная лань попадается им на глаза.

— Тс-с-с! — успевает кто-то сказать.

— Такое, ей-богу, увидишь не часто! Ты глянь…

Конечно, ее отловили. Несчастная лань, как могла, вырывалась, пока еще в силах была, и даже свалила на пол одного из парней. Но солдатский напор оказался сильней, и теперь, безропотная, накрепко связанная, в оцепененьи застыла она на полу, не желая принять молоко от заботливой, ласковой Норы.

— Мы уходим, Норика, надо успеть на поверку к восьми.

А иначе — плешивый полковник, крича «черт возьми!», сожрет их тогда с потрохами и кирзовыми сапогами. С горной тропы на прощанье ей кто-то машет рукой, но туманы опять поглощают нависшее густой пеленой осеннее солнце. И вновь свою стирку белья оставляет она на часок и тут же один из балконов при помощи ровных досок легко превращает в загон. Избавленная от веревок, лань робко трепещет: о, сколько надежды в ее беспокойных ноздрях, в прозрачной полоске вольного воздуха ноября, который она осязает! Как глубоко увлажненные небом глаза погружаются в даль, как неподвижно и тихо застыла печаль, как Нора глядит в потеплевшее небо, где в сумерках вечера гулко и немо звучащие воспоминания требуют права на жизнь!

.   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .

Норе минуло шестнадцать… Как легко на свете жить, снам прекрасным предаваться, ждать, надеяться, любить и мечтать о малых детях и о милом Дору думать. Он инструктор-горнолыжник. Он рассказывает Норе о снегах, о замках горных, о вершинах, и о звездах, и о ветрах непокорных. На уроках то и дело тень в окне смущает Нору: там стоит на гребне смелый улыбающийся Дору.

— Нора, Нора, что с тобою? — обращается с укором к ней учитель у доски.

Нора прячет взор смущенно:

— Я прошу меня простить…

Ветер вновь о гребни бьется, и в снегу резвятся лани. Дору с нежностью их гладит, и ласкает, и смеется. Как в загоне нынче Нора: лишь за окнами свобода, море света, небо, горы — не удержит Нору школа! И тайком под вечер где-то будет встреча ненадолго, ведь отец у Норы — это сущий цербер, да и только! Он не знает, как прекрасен горный снег на диком склоне, как вершины рвутся к солнцу, словно вздыбленные кони… Он не знает, что учеба — для нее «одна химера», он надеется, что Нора скоро «выйдет в инженеры». Только Нора после школы, мимо гор спускаясь в город, по пути заходит в парк поиграть с собакой Дору. А хозяин — бородатый и красивый, — как во сне, появляется внезапно и садится прямо в снег.

— Не замерзнешь? — шепчет Нора, снег отряхивая с шубы.

— Я? — в ответ смеется Дору и целует Нору в губы.

Гор горячее дыханье обволакивает Нору, и к ногам ее нисходят облака, снега и горы, и невидимые волны в небесах ее встречают, и, волнистой лаской полный, свет небес ее качает… Так вот час проходит, скоро в магазин пора спешить — и бежит по снегу Нора хлеба к ужину купить. Но с предчувствием недобрым дочку спрашивает мать:

— Разве в очереди можно целый вечер простоять?

— Мам, прости, но я к подруге заходила поболтать…

Дни над городом проходят, над горою пролетают, и весна едва заметно, словно семя, прорастает, а затем уже — как ливень, как морской соленый ветер, что от книги отрывает мысли девушки и в свете солнца прямо в поднебесье увлекает на простор. Что же там, в далекой выси, за горбатой цепью гор, там, где грозных птиц в полете поглощает постепенно тайной дышащий простор?

— Нора, снова не учила? — возмущается учитель.

— Нет же, просто я… забыла!

И опять к вершинам снежным со страховочной веревкой поднимается спасатель и ныряет в пустоту. В ожиданье сердце Норы замирает от волненья, но, с небес спустившись, Дору возвращается назад и целует долго, нежно губы, волосы, глаза.

— Как там было?

— Как обычно, как во сне, как на картине — в этом мире бесподобном, что подобен лишь богине с дивным именем Норика…

— Что же там ты не остался?

— Мне чего-то