Месс-менд. Части I и II. - Мариэтта Сергеевна Шагинян

уже вовсе спящей я увидела большое бородатое лицо, голубые глаза, прямые пушистые брови, трубочку в зубах, — рабочего Мика Тингсмастера, повелителя вещей.

Утром, в постели, я продолжала выдумывать. Родилась мелодия вместе с песенкой:

Клеим, стругаем, точим.

Вам женихов пророчим.

Дочери рук рабочих.

Вещи-красотки…

Почему бы из этого не сделать «красного пинкертона»?

Тема: рабочий может победить капитал через тайную власть над созданиями своих рук, вещами. Иначе развитие производительных сил взрывает производственные отношения.

Содержание: возникает из неисчерпаемых возможностей нового — вещевого — трюка.

3. Отклик на идею

Несколько человек, попавших мне под горячую руку, раскритиковали все в пух и прах.

Солидный человек сказал:

— Разве вы не знаете, что у нас литературный курс меняется, как киносеанс по вторникам, четвергам и пятницам? Пока вы напишете пинкертона, понадобится красная художественная статистика или красный художественный письмовник.

Осторожный человек прибавил:

— Это наивно писать в «оригинале» и надеяться, что к тебе отнесутся как к переводу. Какие у вас шансы?

Шутник предложил:

— Посоветуйся с Гете.

Я сняла с полки томик, раскрыла и прочитала: «Und da ist auch noch etwas rund» («И там есть еще кое-что кругленькое…» — из песенки о Кристель.)

Шутник провозгласил:

— Тебе остается написать пинкертона с приложением статистики и письмовника, объявить его иностранцем и назвать Долларом.

4. Польский заем и сельскохозяйственная выставка, — анализ по Фрейду

Я засела писать.

У меня не было ни плана, ни названия, ни фабулы, ни действующих лиц, ни малейшего представления о том, что будет содержать первая глава; ничего, кроме Мика Тингсмастера и его песенки.

В газете писали, что Рокфеллер дает Польше заем. В конце концов этот заем давался Польше, и никому другому. Но мне удалось тоже перехватить от него малую толику без ведома Рокфеллера и отчасти даже насолить панской Польше: я немедленно начала первую главу с Еремии Рокфеллера, его сына Артура, его второй жены Элизабет и мисс Клэр Вессон, — членов семьи делать всегда очень легко, был бы отец, — что может подтвердить вам любая врачебная комиссия при родильных заведениях.

Писала я в необычайном возбуждении: мне хотелось поскорей узнать, что будет дальше. За моей спиной стояли домашние. Они имели скверную привычку предсказывать, что будет дальше. Я назло и из самолюбия тотчас же придумывала совсем наоборот. Таким образом интрига все время ускользала от догадок читателя, как преступник от сыщика, и я отыскала моего «покойного Еремию» в «генеральном прокуроре штата Иллинойс» ровным счетом в самую последнюю минуту и неожиданно для себя, как если бы вскочила на подножку отходящего поезда, идущего не туда, куда мне нужно.

Таинственный Грегорио Чиче выходил, окруженный необычайным мраком. По вечерам я его боялась, кто-нибудь непременно должен был сидеть возле меня, и если на пол падала книга или ручка, я вздрагивала от ужаса. Моя сестра жаловалась на кошмары. Но самое страшное было в том, что я совершенно не знала, чем именно страшен Грегорио Чиче и как объяснятся его особенности. От незнания я все больше и больше отодвигала разгадку. Когда она подошла вплотную, я так испугалась, что дала Грегорио Чиче улизнуть от возмездия. Дочь Мирэль долго не могла мне этого простить и не хотела гулять по Кирпичному переулку, потому что там стоит недостроенный дом, и Чиче мог в него спрятаться.

— Знаете ли вы, что Чиче — это фамилия первой итальянской фирмы, которая стала с нами торговать? — спросил меня старый друг.

Тут только я сообразила, что выхватила это имя с московской сельскохозяйственной выставки, куда меня посылала газета.

Но несносному Грегорио Чиче удалось еще раз напугать меня, и на этот раз очень серьезно. В санатории год спустя я встретила чекиста. Он подмигнул мне левым глазом и сказал:

— А что, если Чичерин обидится? Его зовут Георгий, и он по бабушке — итальянец.

Я почувствовала себя несчастной и три дня обдумывала, как мне написать Чичерину:

«Георгий Васильевич, умоляю вас — не обижайтесь».

5. Несчастная любовь выхохатывается

Говорят, можно защекотать до смерти. Чего не знаю, того не знаю, а вот несчастную любовь можно выхохотать до последней крошинки, это я знаю по опыту.

Каждую неделю я писала по выпуску. Дело дошло до штата Иллинойс. Из-под пера вылезла мисс Юнона Мильки, молодая девица пятидесяти лет в коротеньком платье лаун-теннис и рыжем парике. Я заметила, что она обезьянничает с меня и выставляет в смешном виде мои самые святые чувства. Ее рассказ вышел в черновике расплывчатым, — это не от слез, а от смеха. Я хохотала так, что у меня начинались колики. Старая няня, Вера Алексеевна, приходила кропить меня святой водой. Одной рукой я держалась от смеха за живот, другой писала. А когда кончила, откинулась на спинку стула, зевнула от изнеможения и заметила, что любовь вся ушла вместе с хохотом, как лопнувшее яйцо в кипяток, и что, пожалуй, ее даже и вовсе не было.

6. Откуда взялся «Месс-менд»

Из словаря. Когда понадобился лозунг, я пустила кошку Пашку на словарь. Наша кошка любит поворачивать страницы. Пашка цапнула сразу пять листов, откинула, и я нашла сперва mend, а потом mess.

А значение самое подходящее: починка, ремонт, общая трапеза, смесь, заварить кашу.

7. Джим Доллар пускается в плавание

Каждое воскресенье у меня собирались друзья — писатели и книжные люди. Они слушали «Месс-менд» от выпуска к выпуску. Когда роман был закончен, каждый высказал свое мнение.

Сложив их, получаешь следующее:

«Это черт знает что. Союз писателей обидится. Что скажет Евгений Замятин? И, наконец, можно сорганизоваться и написать целую серию таких романов, основать свое издательство и пойти в гору». Мы немедленно подали заявление, что хотим организовать издательство «Клуб рассказчиков», и нам немедленно в этом отказали.

После этого я осталась один на один со своим детищем, которое каждый читал без передышки, и я сама перечитывала десятки раз, и все, и я в том числе, были в совершенном недоумении, что же это такое.

Но — три месяца прошло. Другой рукописи у меня не было. И в конце концов если лавровый лист и елисеевская мебель могут отмолчаться, то Бухарин скажет несколько слов. Иначе зачем бы ему было писать о красном пинкертоне? Я наскребла денег на «максимку», завернула рукопись в газету, надела шинель, стоившую четыре миллиарда, и поехала в Москву.