Башня Нерона - Рик Риордан

– Тогда держись за него, – сказала она.

– За что, за край? – пробормотал я. – Или за усвоенный урок?

Стикс издала звук, почти неуместный на краю Хаоса: она весело рассмеялась.

– Думаю, тебе самому придется решить. – С этими словами она превратилась в дымок, который полетел вверх, к беззаботным просторам Эреба.

Мне бы тоже хотелось взлететь. Но, увы, даже здесь, на грани небытия, я подчинялся законам гравитации.

По крайней мере, я победил Пифона.

Ему никогда больше не восстать. Я могу спокойно умереть, зная, что друзьям ничего не угрожает. Оракулы восстановлены. Будущее зовет к свершениям.

Что же случится, если Аполлон будет стерт из реальности? Возможно, Афродита права. Одиннадцать олимпийцев – уже много. Гефест может устроить из этого реалити-шоу «Одиннадцати достаточно»[42]. Подписки на его стриминговый сервис будут зашкаливать.

Почему же я не сдаюсь? Я упрямо цепляюсь за край. Соскользнувший мизинец снова нашел опору. Я пообещал Мэг, что вернусь к ней. Я не давал клятвы, но это и неважно. Если я так сказал – я должен это сделать.

Может быть, именно этому пыталась научить меня Стикс: дело не в том, как громко ты клянешься и какие священные слова произносишь. А в том, намереваешься ли ты в самом деле исполнить обещание. От этого зависит, стоит ли вообще его давать.

«Держись, – сказал я себе. – И за камень, и за этот урок».

Мои руки, кажется, стали более осязаемыми. Тело – более реальным. Линии света начали сливаться, и в какой-то момент меня словно опутала сетка из чистого золота.

Что это было: дающая надежду иллюзия или я и правда сумел подтянуть себя вверх?

Первая неожиданность: я проснулся.

С теми, кто растворился в Хаосе, такого обычно не происходит.

Вторая неожиданность: надо мной склонилась моя сестра Артемида, улыбка которой сияла как полная луна накануне осеннего равноденствия.

– Долго ты, – сказала она.

Всхлипнув, я поднялся и крепко обнял ее. У меня больше ничего не болело. Я чувствовал себя прекрасно. Я чувствовал… я едва не подумал, что чувствую себя снова собой, но теперь не совсем понимал, что это значит.

Я снова был богом. Долгое время моим заветным желанием было вернуть себе прежние силы. Но вместо ликования я плакал на плече у сестры. Мне казалось, что если я отпущу Артемиду, то снова рухну в Хаос. Огромные куски моей личности потеряются, и я никогда не соберу их снова.

– Ну-ну, будет. – Она неловко погладила меня по спине. – Хватит, малыш. Теперь все хорошо. Ты справился. – Она осторожно высвободилась из моих объятий.

Моя сестра не любит обнимашек, но она позволила мне держать ее за руки. Ее спокойствие помогло мне унять дрожь.

Мы сидели рядышком на кушетке в греческом стиле в покоях из белого мрамора, к которым прилегала терраса с колоннами. Оттуда открывался вид на Олимп – просторный город богов, расположенный на вершине горы высоко над Манхэттеном. Из садов доносились ароматы жасмина и жимолости. Вдали слышалось неземное пение Девяти Муз – наверное, они давали свой обычный обеденный концерт на агоре. Я и правда вернулся.

Я осмотрел себя. На мне не было ничего, кроме простыни, накинутой ниже пояса. У меня была бронзовая, идеальной формы грудь. На мускулистых руках больше не было шрамов, под кожей не светились огненные линии. Я был прекрасен, и от этого стало грустно. Эти шрамы и синяки дались мне таким трудом. Все страдания, перенесенные мной и моими друзьями…

Вдруг до меня дошло, что сказала сестра: «Долго ты».

Задыхаясь от отчаяния, я спросил:

– Сколько?

Серебряные глаза Артемиды всмотрелись в мое лицо: она словно пыталась понять, как сильно пострадал мой разум после пребывания в облике человека.

– Ты о чем?

Я знал, что у бессмертных не бывает панических атак. И все же мою грудь сдавило. Сердце качало ихор слишком быстро. Я понятия не имел, сколько времени ушло на то, чтобы я снова стал богом. С момента, когда Зевс ударил меня молнией в Пантеоне, до минуты, когда я, уже смертный, рухнул на Манхэттен, прошло полгода. А мой восстановительный сон вполне мог длиться годы, десятки, сотни лет. Может быть, все, кого я знал на земле, уже умерли.

Этого я бы не вынес.

– Сколько я был без сознания? Какой сейчас век?

Артемида ответила не сразу. Зная ее, могу предположить, что ей очень хотелось расхохотаться, но, услышав мой горестный тон, она милостиво передумала.

– Не волнуйся, брат, – сказала она. – С вашей схватки с Пифоном прошло всего две недели.

Борей, Северный Ветер, не смог бы выдохнуть с той же силой, как я в тот момент.

Я сел ровно и отбросил простыню:

– А что мои друзья? Они подумают, что я умер!

Артемида усердно рассматривала потолок.

– Не волнуйся. Мы… я… явила им знаки, очевидно свидетельствующие о твоем успехе. Они знают, что ты снова вознесся на Олимп. А теперь, прошу, надень на себя что-нибудь. Я твоя сестра, но не желаю больше созерцать этот вид.

– Пфф!

Я прекрасно знал, что она просто дразнит меня. Божественные тела – образец совершенства. Поэтому античные скульпторы и изображали нас обнаженными: такую безупречность просто невозможно прятать под одеждой.

Но я согласился с ее желанием. Мне было неловко и неудобно в этом облике, словно меня посадили за руль «Роллс-Ройса», а страховку на машину не оформили. В скромном Лестере экономкласса было куда комфортнее.

– Я… э… Да. – Я окинул взглядом помещение. – А тут есть шкаф или…

Она все-таки не смогла сдержать смех:

– Шкаф. Какая прелесть! Просто пожелай быть одетым, младший братик.

– Я… а… – Я знал, что она права, но был так растерян, что даже не стал отвечать на «младшего братика». Я слишком привык не полагаться на божественную силу. Было страшно даже пробовать: вдруг не получится. Или вдруг я случайно превращу себя в верблюда.

– Ну хорошо, – согласилась Артемида. – Давай помогу.

Она взмахнула рукой – и на мне оказалось серебряное платье до колен, какие носят последовательницы моей сестры, и сандалии на шнуровке. Что-то мне подсказывало, что на голове у меня диадема.

– Хм. Может, что-нибудь не в стиле Охотниц?

– А по-моему, тебе идет. – Уголок ее рта дернулся. – Но как скажешь.

Вспышка серебряного света – и на мне уже белый мужской хитон. Если подумать, этот предмет одежды мало чем отличался от платьев Охотниц. Сандалии остались те же. На голове у меня вместо диадемы теперь, видимо, был лавровый венец, но и они достаточно похожи. Странные гендерные конвенции. Но я решил, что подумаю над этой загадкой в другой раз.