Островитянин - Томас О'Крихинь

– Мария, матерь Божья! Это много еще времени пройдет, покуда остальные получат такое распоряжение!

– А ты разве не получила его еще прежде нас?

– Это как же? – спросила она.

– Разве Бог не дал вам всего в достатке в тот раз, когда нам послал нужду? А теперь вот колесо повернулось, и Он дал нам изобилие в пору лишений. Но судя по всему, вы бы и нашу долю присвоили, если б только дотянулись, – сказал я.

В тот раз на Бласкет приехали итого сорок два поросенка. Но у меня было только две штуки – и, уверяю тебя, мне хватило; а у кого их получилось три, тому в конце концов лучше было бы просто утопить третьего. Потому что со дня покупки поросят мы больше не получали никаких пожертвований. Говорят, что о нас поползли недобрые слухи. Двое или трое сказали мне, что это началось в тот день, как я уехал в Дун-Хын. Так или иначе, у моих поросят все складывалось прекрасно, и они пробыли в моих руках недолго: совсем скоро я выручил за них девять фунтов. Ни одна свинья из тех, что с нами приехали, не ушла больше чем за восемь фунтов.

Не раз, когда мы брали свиней с собой на рынок, нам приходилось два или три дня проводить с ними в Дангян-И-Хуше, а часто и неделю – из-за скверной погоды. В тот раз я и две мои свиньи провели в Дангяне три дня и три ночи, из-за чего я потерял половину стоимости одной свиньи. По этой причине мы больше чем на двадцать лет вообще бросили разводить свиней.

В то время каждую субботу в городе была ярмарка. Только я разделался со свиньями и продал их, и уже подумывал без промедления выдвигаться домой, как вдруг увидал человека из Дун-Хына – он шел по улице как раз к тому месту, где я стоял. При нем была лошадь с повозкой. Лошадь изрыгала белую пену и порядочно вспотела. Я приблизился к нему, когда он остановился распрячь лошадь, и мне показалось, что он немного спешит. Я сделал такое заключению по виду лошади, потому что обычно ее хозяин был человеком сноровистым и обстоятельным. Как только он распряг лошадь, я подошел и спросил, чем он занят. Тот ответил, что пытается устроить поминки по своей матери, которая умерла в полдень днем раньше. Он взял с собой еще женщину из родни – таков один из обычаев, принятых там с древности.

Я дал ему тестоновый[129] стаканчик спиртного и еще половину такого же стаканчика отдал женщине, что была вместе с ним. Покойница состояла со мной в близком родстве, поэтому я, разумеется, отбросил всякие мысли о том, чтобы ехать на Западный остров или возвращаться к себе домой. Устроитель поминок сказал, что привел с собой другую лошадь – я могу ехать на ней, если хочу последовать за ними. Она везла всего одну бочку темного пива. Возница попросил владельца лавки налить нам выпить. Встреча вышла случайная, и раз уж я все равно не собирался домой и никуда не торопился, то остался с ними, поскольку теперь мне было неудобно отказываться от поездки на поминки, в особенности после того, как я с ними встретился.

Не успели мы отойти далеко, как появился человек еще с одной лошадью. Двое принялись беседовать друг с другом, и за разговором тот, с кем я был, спросил, не сможет ли второй меня подвезти. Тот с готовностью ответил, что, если нам с ним по пути, не стоит даже и спрашивать. Мы приняли еще по одной в этом же заведении. Сначала поставил выпивку человек, что пришел позже, и, еще до того как мы покинули дом, каждый что-нибудь выпил.

– Надо бы мне поехать посмотреть, долго ли еще ждать, пока будет готов гроб, – сказал один. – Наверно, все остальное у них уже готово, а с этим получилась самая большая задержка.

Мужчина уехал, его попутчица – с ним, и тогда я спросил второго насчет темного пива, которое тот должен был везти с собой: неужто в одном месте будут сразу поминки и свадьба?

– Да ты что, мужик, конечно же, нет! Эта бочка для поминок!

– Но я никогда еще не слышал и не видел, чтоб для поминок приготовили столько!

– Да нет, так обычно и бывает, уже давно, – сказал он. – Так что будь уверен: на поминках тоже выставят целую бочку.

Скоро те двое вернулись. Гроб был готов, и оба пошли запрягать своих лошадей.

– Пойдем пешком, – сказал тот, что вез бочку, – а это можем положить в телегу.

Я отправился с ним по Зеленой улице, пока мы не добрались до Средней улицы, где бочку переложили в телегу. Сразу после мы развернулись и скоро встретились с прочей ожидавшей нас родней.

Лошади направлялись на запад, потому что Дун-Хын находится к западу от Дангян-И-Хуше. Двигались мы небыстро – в телегах были хрупкие вещи. Так, напевая ритм, мы брели по дороге, пока не дошли до Бале-ан-Викаре, где и находилось мертвое тело.

Там собралось множество людей, вечер гудел от пения ритма. Всё внесли в дом и распрягли лошадей. Тут же зажгли лампу и вместе с ней несколько свечей. Две женщины вскочили, взяли свечи и поставили их в надлежащее место на конце стола.

Сам я, как только вошел, сел возле двери, но вскоре ко мне обратился хозяин дома и показал на пустой стул в углу. Он сказал мне занять его, пока на нем не уселся кто-нибудь еще. Я был очень признателен хозяину за то, что он так обо мне позаботился, потому как я порядком утомился за эти дни, пока был вдалеке от родных мест. В то же время стул этот стоял не в глухом углу. У меня был хороший обзор на весь дом, удобно глядеть на все, что происходит. Тело покойной положили ногами к огню и головой к двери, а перед ней, с другой стороны, велись все приготовления.

Я недолго просидел в углу, как началось что-то похожее на свадебное торжество, как я и предполагал, когда в первый раз увидел большую бочку в Дангян-И-Хуше. В очаге развели сильный огонь, над ним повесили чайник, а рядом еще два. А потом пошла чистая ярмарка, когда и мужчины, и женщины принялись носиться туда-сюда.

В это время четверо начали обряжать тело в странные одежды – «наряжать в путь на ту сторону», как сказала одна женщина, когда дело было сделано. Вскоре после того как они сели, поднялись четыре девушки, принесли старую дверь и положили ее на две табуретки. Чуть позже я увидел, что все честное собрание стало сбиваться покучнее и собираться вокруг этого стола. Посередине поставили три котелка с чаем: два принесла одна женщина, а один – другая. В них клали чай и заливали его кипятком, покуда три котелка не заполнились до краев. Две другие женщины подавали белый хлеб, пока не уставили всю дверь.