Золотой браслет. Тигролов. Гаспар Гаучо. - Майн Рид

— Очень может быть, сеньор. Но, тем не менее, для нас это было крайне рискованно. Вы еще кричали, что уничтожите в Мадриде всех тиранов и при этом называли свое полное имя, а нашего генерала Морелоса величали… как это? погодите… Ах, да! — генералиссимусом всей инсургентской армии. Там у нас было мало людей, ну вот и пришлось перебраться в эту гасиенду, где находится наша главная квартира. Генерал, разумеется, не мог оставить там такого ярого сторонника нашего дела, как вы, и приказал нам перенести вас сюда на носилках. Благодарите за это Бога, сеньор, потому что иначе вам несдобровать бы: роялисты наверное укокошили бы вас. Они уже оценили вашу голову в крупную сумму, забыл только в какую.

Дон Корнелио едва верил своим ушам, — до такой степени все слышанное им от болтливого слуги противоречило его характеру, взглядам и убеждениям. Ему казалось, что все это он видит во сне, но, ущипнув себя, тут же убедился, что это самая реальная действительность.

— По случаю громко высказанных вами слов и желания доказать их на деле, — продолжал между тем слуга, — генерал произвел вас в чин поручика и назначил своим личным адъютантом. Приказ уже написан и находится у вас под изголовьем. Генерал сам положил его туда. Ну, теперь позвольте мне удалиться, чтобы доложить генералу, в каком состоянии я вас нашел. Генерал сам навестил бы вас, но у него сейчас важный военный совет, поэтому он и приказал сделать это мне.

С этими словами слуга удалился, оставив дона Корнелио совершенно ошеломленным всем, что он узнал. Машинально сунув под изголовье руку, он действительно нашел там документ, подписанный командующим местной инсургентской армией, доном Хозе-Мариа Морелосом, о назначении его, Корнелио Лантехаса, поручиком этой армии.

Студента-богослова охватило полное отчаяние. В сильнейшем возбуждении он снова вскочил с постели и бросился к окну с твердым намерением во всеуслышание отречься от всякой солидарности с врагами Испании. Но судьба-насмешница и в этот раз сделала по-своему. Лишь только он открыл рот, у него в голове снова все спуталось и помутилось, и он бессознательно крикнул совсем не то, что хотел.

— Да здравствует свободная Мексика! Смерть тиранам! — громко раздалось из его уст в открытое окно и разнеслось по всему двору.

Сделанное усилие заставило его снова лишиться чувств, и он упал на пол. Когда через несколько часов он пришел в сознание, то увидел, что он опять в постели. На этот раз его окружали вооруженные люди, смотревшие на него с большим участием. Среди них он узнал самого Морелоса.

Один из этих людей дал ему что-то выпить, после чего больной тотчас же заснул крепким и более спокойным сном.

К Морелосу примыкали все новые и новые отряды партизан. Вскоре у него образовалась небольшая армия. С этой армией он делал удачные походы на окрестные городки, где находились правительственные склады оружия, амуниции, провизии и прочие необходимые предметы, так что его армия ни в чем не нуждалась.

Через два месяца после описанного нами священник-воин, еще ранее произведенный главнокомандующим над всеми партизанскими войсками сразу в генералы, очутился в окрестностях города Акапулько, расположенного на побережье Тихого океана. Гидальго шутя предложил Морелосу взять этот укрепленный город с довольно значительным гарнизоном. Морелос, как человек с железной волей, никогда ни перед чем не отступавший, серьезно приготовился совершить подвиг, казавшийся невозможным самому Гидальго.

Бывший студент богословия, а теперь офицер партизанских войск, Корнелио Лантехас, также находился вместе с Морелосом как его адъютант. За эти два месяца он совсем оправился от своей болезни и успел «обвоениться», по его собственному выражению, мало того, — даже прослыть храбрецом, хотя, в сущности, вовсе не был воинственным и в минуты опасности всегда старался избежать ее.

Странность эта объясняется тем, что при первой стычке с неприятелем Лантехас находился рядом с доном Герменегильдо Галеано, одним из храбрейших партизанских вождей. Галеано сразу подчинил нового офицера своей нравственной силе и своими пронизывающими насквозь взглядами, которых тот страшился пуще вражеского оружия, заставлял его трепетать. Как всегда, Галеано бился в первом ряду, прокладывая своей тяжелой саблей в гуще противников широкий путь. Лантехас следовал за ним по пятам, и ему нечего было делать своим оружием. Поняв выгоду быть как бы тенью страшного Галеано, Лантехас во время стычек и настоящих сражений старался не отходить от него. И это ему всегда удавалось, так что часть действительной храбрости Галеано падала и на него.

В армии Морелоса находились и наши старые знакомые: индеец Косталь и негр Клара. Первый был старшим сигнальщиком, извлекавшим из своей морской раковины особенные, устрашавшие врагов «адские» звуки. Второго приставили к единственной имевшейся в армии Морелоса пушке и научили, как обращаться с ней. После нескольких уроков негр, к удивлению индейца, оказался отличным артиллеристом. Кстати сказать, эта пушка, названная «Эль-Ниньо»[5] впоследствии также была прославлена в истории мексиканской революции.

Косталь кроме находчивости проявлял такую же храбрость, как Галеано, и почти всегда сражался тоже рядом с ним. Таким образом дон Корнелио находился как бы под защитой двух храбрецов, и их боевая слава отражалась и на нем. Но к чести этого подневольного воина нужно сказать, что такая случайная, незаслуженная слава сильно тяготила его, и он не знал, как отделаться от нее. Бежать из инсургентской армии он не решался из опасения попасть в руки роялистов, уже оценивших его голову и, конечно, всюду выслеживавших его.

Лантехас в нескольких пространных письмах описал отцу все свои приключения. Старик долго не отвечал. Наконец от него пришло коротенькое письмо, в котором он поздравлял сына с совершенными последними подвигами и уведомлял, что он испросил ему у вице-короля полное прощение, но с тем, чтобы сын немедленно покинул мятежников и поступил в ряды испанских войск.

Это сообщение заставило молодого человека сильно призадуматься. С одной стороны, ему очень хотелось бы покинуть бунтовщиков и перейти на сторону законного правительства, а с другой — он боялся этого: ведь в правительственных войсках может не найтись для него таких защитников,