Мир в XX веке: эпоха глобальных трансформаций. Книга 1 - Коллектив авторов

внешних условий функционирования требовались серьезные структурные сдвиги, для которых нужны были ответственная рефлексия и достаточное время. В силу недостатка того и другого изменения воспринимались достаточно болезненно. Это привело к упадку социального статуса науки, фактической стагнации или даже закрытию ряда научных учреждений и массовому оттоку из науки большого количества в первую очередь молодых специалистов. Впрочем, определенные возможности изменения или преодоления структурной инерции проявились уже в первой половине 1990‑х годов. Для вполне конвертируемых в международное профессиональное научное сообщество успешных представителей точных, технических или естественных специальностей появилась возможность включения в работу международных научных коллективов и даже переезда для работы в крупных зарубежных научных и образовательных центрах, что впоследствии стало восприниматься в обществе как «утечка мозгов».

В мировом образовательном и исследовательском пространстве все большую важность приобретает мобильность, возможная в условиях совместимости учебных программ. Так, в европейской образовательной политике выделяют три этапа интеграции: первый, начавшийся регулярными встречами министров с начала 1970‑х годов (1971-1983; включая «Программу действий в сфере образования» 1976 г.), второй, связанный с появлением крупных программ (СОММЕ, ERASMUS), и третий, после подписания Маастрихтского договора (с 1992 г.), когда был запущен так называемый Болонский процесс. На встрече министров образования в Болонье летом 1999 г. был дан старт процессу формирования единого образовательного пространства, включающему студенческую и преподавательскую мобильность, зачет прослушанных курсов в университетах–партнерах, взаимное признание дипломов и аттестатов.

К концу XX в. меняются национальный и гендерный состав студенческого и научного кадрового корпуса. Рост числа университетов и тенденции к превращению массового образования практически во всеобщее в ряде развитых стран приводит к формальному или неформальному выделению круга ведущих учреждений этого профиля в каждой стране.

* * *

В области естественных наук крупнейшим открытием первых десятилетий XX в. стала теория относительности А. Эйнштейна и проникновение в неизведанные ранее законы развития микромира и макромира (в том числе происхождения и устройства Вселенной). В математике были особенно важны открытия, связанные с проблематикой информации; в прикладном плане это было необходимо и в связи с развитием вычислительной техники и систем коммуникации. В области химии новые открытия позволили получить новые материалы (каучук, нейлон, пластмассы), использовать явление радиоактивности, открывать (в том числе синтезировать) новые элементы периодической таблицы Менделеева. Для биологии новая эра означала открытия генетики, роли ДНК, РНК и формулирование синтетической теории эволюции. Биология клетки и организма и успехи химии дали толчок развитию медицины, включая открытие антибиотиков и успешную борьбу с прежними опасными недугами и эпидемиями; появились возможности новых хирургических операций и трансплантации органов, начались исследования стволовых клеток и возможности клонирования живых организмов. Техника стала не просто прикладной областью науки, но первостепенной областью приложения ведущих научных сил — особенно в совершенствовании транспорта и двигателей, управлении энергетикой и каналами коммуникации. Мобилизации двух мировых войн сказались на знаниях о ресурсной среде обитания человека (геология, география), а прикладная сфера биологии усовершенствовала развитие сельскохозяйственных технологий в самых разных сферах (от почвоведения до переработки продуктов).

Значительную эволюцию в XX в. прошли в своем развитии знания о человеке и его мире. Конец Первой мировой войны сказался на перемене ценностных и мировоззренческих установок в области гуманитарных наук. Прежние упования на общность культурного горизонта населения Европы, незыблемое уважение прав личности и постепенный прогресс цивилизации — все это оказалось опровергнуто реальностью кровавых боев и взаимными пропагандистскими кампаниями, обличающими культуру и науку «врага».

В области философии неокантианство сменилось новыми течениями, из которых особенно популярными были феноменологические учения Э. Гуссерля и М. Шелера, а также разными версиями философии жизни в духе Ф. Ницше или Г. Зиммеля. Прежний акцент на изучение теоретической логики наук о природе или наук о культуре сменился упором на непосредственный анализ событийности в рамках философии экзистенциализма (М. Хайдеггер, К. Ясперс в Германии), который во многом воспринимал и синтезировал феноменологические идеи и принципы, заложенные еще Дильтеем и Бергсоном в конце XIX столетия. Экзистенциализм был и философским, и литературным феноменом, который в середине XX в. особенно остро отражал мироощущение человека, в одиночку противостоящего вызовам и угрозам окружающего мира (и только на основе общности этого переживания с другими индивидами также способного и на коллективные действия).

Столкновением философских стратегий стал известный спор в швейцарском Давосе весной 1929 г., противопоставивший М. Хайдеггера и Э. Кассирера. Формально спор шел об интерпретации положений Канта, однако за этим стоял выбор в пользу широты историко–философского анализа, европейской либеральной традиции (Кассирер) или глубинного изучения оснований новоевропейской метафизики, чреватого фундаментализмом (Хайдеггер). Вступление Хайдеггера в НСДАП в 1933 г., уже после назначения Гитлера на пост рейхсканцлера, и его речь о самоутверждении немецкого университета стали символом тоталитарного помрачения немецкой мысли.

Политическая пристрастность философской мысли XX в. не сводилась, конечно, к правым, фашистским или нацистским устремлениям. Так, Б. Кроче и Д. Лукач развивали в межвоенную эпоху идеи Гегеля в либеральном или левом ключе, и их мысль нашла во второй половине XX столетия немало приверженцев, в том числе и благодаря А. Кожеву. Материалы парижских лекций этого русского эмигранта, в свое время близкого к левым евразийцам, в самом конце 1930‑х годов также открывали французской и европейской публике нового Гегеля и интерпретировали идеи и ключевые положения «Феноменологии духа» в духе экзистенциализма. Философия отчуждения Лукача, постулаты марксистской критики товарного фетишизма, социологический анализ массовой культуры и эмансипационное толкование психоанализа легли в основу теоретических представлений теоретиков Франкфуртской школы (Т. Адорно, М. Хоркхаймер, Г. Маркузе, Э. Фромм). Совершенно уникальным в этом кругу веймарских интеллектуалов был опыт В. Беньямина, соединявшего еврейский мессианизм с приверженностью к марксистскому материализму. Влияние феноменологии Гуссерля, а также опыт построения «истории искусств без имен» (Г. Вёльфлин) вместе с художественным опытом авангарда позволили состояться крупнейшей новации в литературной теории XX в. — русскому формализму в том виде, как он сложился в петроградском Обществе изучения поэтического языка (ОПОЯЗ; В. Шкловский, Ю. Тынянов, Б. Эйхенбаум) и Московском лингвистическом кружке (Р. Якобсон, Г. Винокур). Хотя формализм ориентировался на левую эстетику, а поклонники американской «новой критики» в 1920-1940‑е годы исповедовали более консервативные художественные и политические взгляды, но и те и другие формировали базовые для структуралистской эстетики и литературной теории принципы восприятия автономного произведения словесного искусства. Идеи Франкфуртской школы, взгляды Брехта и теории формализма отразились на формировании самосознания и концептуального инструментария гуманитарных наук 1960‑х годов, на которых особенно сказалось влияние «новой левой» историографии США. В истории искусства аналитические установки истории духа или социологии культуры все же не смогли превзойти достижений Э. Гомбриха, а также «иконологического подхода», предложенного Э. Панофским и его соратниками, опиравшимися на наследие