Беззвездное море - Эрин Моргенштерн

Закери завтракает (поделившись омлетом с котом, потому что забыл про правило не кормить кошек, да и так уже нарушил его накануне вечером, позволив коту слизать сливочную глазурь) и думает. Мысли его несколько прояснились.

– Вот если бы ты был человек и потерялся во времени, куда б ты пошел? – спрашивает он кота.

Кот пристально на него смотрит.

– Ага! – говорит он, когда его осеняет. Перебирает книги, разбросанные у камина, ищет ту, что дала ему Райм, открывает ее на той странице, где прервал чтение. Кладет книгу на стол, подвигает поближе лампу. Кот, мурлыча, устраивается у него на коленях. Закери, читая, чистит и ест мандарин, дольку за долькой солнечного сияния.

Он читает, хмурится, читает дальше и, наконец, переворачивает страницу – а там пустота. Остальные страницы чисты.

Повествование, история, рассказ, как там еще это назвать, обрывается на середине книги.

Закери вспоминает человека, заблудившегося во времени, странствующего по городам, костяным и медовым, как рассказывается в “Сладостных печалях”. Вспоминает, как описано Беззвездное море в “Судьбах и сказках”, и задается вопросом: не суть ли все эти байки каким-то образом одна и та же история? Где сейчас Саймон и в каком направлении стоит его искать? Как случился пожар и та ли метла стоит в кабинете Хранителя? И еще интересно, что именно происходит сейчас с сыном гадалки.

На углу стола лежит бумажная звезда, которую он подобрал.

Он подносит ее к глазам, рассматривает. На ней что-то написано.

Закери разворачивает звезду. Получается длинная полоска бумаги.

Она исписана словами такими мелкими, словно их шепчут на ухо:

Закери раздвигает пальцы, позволяя кошмару слететь на стол, и снова берется за книгу. Открывает последнюю исписанную страницу и перечитывает ее вплоть до последнего слова повествования, оставшегося незаконченным.

Он бережно снимает кота со своих колен. Опускает его на пол, а книгу кладет в сумку вместе с зажигалкой (на тот случай, если вдруг опять окажется в темноте), надевает ботинки. Натягивает поверх пижамы темно-бордовый свитер и отправляется на поиски Мирабель.

Порой, и это редкое дело, кто-то из претендентов в служители решает расстаться не с языком, а с чем-то еще.

Такие служители – исключение. Предыдущего исключения никто припомнить не может. Они не служат так долго, чтобы иметь возможность познакомиться со следующим.

Художница заплуталась, сбилась с пути.

Она думает (опрометчиво), что выбор этой тропы (вообще любой, какой угодно тропы) приблизит ее к тому месту, которое она когда-то любила, к месту, которое изменилось вокруг нее так, как меняется под действием времени все вокруг.

Она хочет раздуть давно угасшее пламя.

Найти нечто утраченное, то, чему она не может дать имени, но ощущает его отсутствие так же остро, как голод.

Художница принимает решение, никому ничего не сказав. Лишь единственная ее ученица замечает ее отсутствие, но не придает этому значения, давно усвоив, что люди порой исчезают, как кролик в шляпе, и иногда возвращаются, но иногда – нет.

Служители допускают эту редкую уступку, так как их число сокращается.

Свое затворничество художница проводит в размышлениях, пытаясь разобраться с ошибками, потерями и разочарованиями, пытаясь понять, был ли у нее шанс потери предотвратить или они просто прошлись по ее жизни, как волны по берегу.

Она думает, что, если в какой-то момент затворничества у нее возникнет идея новой картины, она откажется от этой тропы и вернется к своим краскам, и пусть пчелы ищут кого-то еще, кто станет служить им.

Но новых идей нет. Только старые снова и снова прокручиваются в ее голове. Все до того безопасное и знакомое, столько раз ухваченное и уже запечатленное кистью, что она видит в этом одну пустоту.

Не попробовать ли мне писать прозу, думает она, но ей всегда было ловчей со зрительными образами, чем со словами.

Когда дверь открывается, значительно раньше, чем художница этого ожидает, она без колебаний принимает свою пчелу.

Служитель и художница пустыми коридорами идут к двери без опознавательных знаков. Один лишь кот видит их в этот момент, и хотя он-то распознает, что происходит ошибка, и точно знает, в чем она состоит, кот не вмешивается. Не в обычаях кошек вмешиваться в судьбу.

Художница готова пожертвовать оба глаза, но забирают только один.

Одного более чем достаточно.

По мере того как воображение художницы полнится образами, по мере того как на нее обрушивается лавина идей, картины разворачиваются перед ее взором в таких подробностях, что невозможно отделить одну от другой, и она даже мечтать не смеет хотя бы часть их запечатлеть на холсте, а пальцы зудят, до того ей хочется взяться за кисть, она понимает, что не предназначена для этой тропы.

Но изменить уже ничего нельзя.

Закери Эзра Роулинс обходит коридоры Гавани, осознавая, что понятия не имеет, где комната Мирабель, он и не подумал ее об этом спросить. Петляет по бальному залу, темному, словно пещера, где видел ее в последний раз, но в винной кладовой никого нет. Портрет дамы с лицом, которого не разглядеть из-за пчел, витает над стеллажами, уложенными пыльными бутылками, и перед тем, как уйти, он выбирает бутылку поинтересней, с выпуклым рисунком по стеклу: фонарь и скрещенные ключи – и прячет ее в свою сумку, с неведомого виноградника красное вино.

Выйдя из бального зала, Закери поднимается по еще какой-то лестнице и снова оказывается неведомо где.

Пытаясь сориентироваться, он останавливается у ниши, облицованной книгами, в которой только кресло и маленький столик в виде обломка колонны. На столике чашка с зажженной свечой, которая горит там, где полагается быть чаю.

Между книжными полками виднеется небольшая медная пластинка с кнопкой, по виду похожая на старомодный выключатель. Закери на кнопку нажимает.

Книжная полка отодвигается, открывая потайную комнату.

Вечность уйдет, чтобы набрести здесь на все секреты, замечает голос в его голове. Чтобы разгадать хоть бы часть загадок. Закери с этим не спорит.

Комната за дверью выглядит как кабинет в старинном особняке или декорация к костюмной пьесе, сюжет которой не исключает убийства. Панели темного дерева, лампы под абажурами зеленого стекла. Кожаные диваны и восточные ковры внахлест, а по стенам, разумеется, книжные шкафы, один из которых отодвинулся, чтобы впустить Закери внутрь. В простенках между шкафами – картины в рамах, подсвеченные, как в художественных галереях, и обычная дверь, выходящая в коридор.