В стране кораллового дерева - София Каспари

Юлиус поставил чашку на стол с левой стороны.

— Вы о чем-то задумались, господин Мейер, — словно видя его насквозь, продолжала госпожа Гольдберг. — Я сразу это заметила, как только вы вошли.

— Наверное, я немного переутомился, — ответил Юлиус и улыбнулся. — А Дженни дома?

Он все еще не решил, как быть с Анной.

Глава вторая

«Если бы ее похоронили, — Моника де ла Фрессанж улыбнулась своему отражению в зеркале, — тогда можно было бы рассчитывать на богатую жизнь». Она бы оставила себе серьги, кольца, серебряные наперстки, хотя и никогда не вышивала, а также иглы и ножницы, серебряные и бронзовые шпильки для волос, гребни с перламутром, цепочки, маленькие шкатулки, четки и элегантные платья из европейской материи, а еще парижские духи, туалетную воду из Кельна, баночки для рисовой пудры, которой осветляли кожу. Можно было найти и статуэтки из слоновой кости, хрустальные бокалы и серебряные тарелки, европейский фарфор и дорогие вина.

Легким кивком головы Моника приказала молодой служанке вновь наполнить ее бокал и бокал гостя. Дон Эдуардо приходил сюда не в первый раз. Иногда они спали вместе, иногда просто говорили. Она брала деньги и за то, и за другое, даже если просто проводила с ним время. Бизнес есть бизнес, а Моника была деловой женщиной. Она никогда не станет сеньорой, никогда не выйдет замуж за белого человека, у которого есть дом и слуги. Она никогда не станет матерью, не будет ходить в церковь или водить знакомство с другими семьями. К ней не придут на званый ужин. Моника следила за своей внешностью, как подобает сеньоре, но никогда и близко не подходила к церкви и не выполняла тяжелой домашней работы. Но женщину не называют сеньорой только потому, что изо дня в день она отдыхает и пьет матэ, который приносит ее negrita.

Мать Моники была такой же «негритой», которая попала в неприятности, поверив в любовь мужчины. Ее выставили за дверь беременной. Многие годы она зарабатывала себе на пропитание на улице, здесь же выросла и Моника. Мать девочки продавала еду, ткани, спиртное, которым иногда и сама баловалась, свечи, игральные карты и спички. Сначала она делала это одна, потом ей помогала дочь. Моника быстро поняла, что не хочет так жить.

Иногда по воскресеньям, во время мессы, она сидела перед своим маленьким домом. Моника хорошо помнила мать, красивую чернокожую женщину с правильными чертами лица, которая в такие дни преспокойно пыхтела трубкой. Иногда Моника сидела рядом и смотрела на людей. Ей казалось, что, если долго смотреть перед собой, можно в конце концов оказаться в другом мире, где нет голода и побоев. Настроение матери часто менялось, и было неизвестно, чего от нее ожидать.

Потом ее мать вновь нашла работу в хозяйском доме, а Монику выдала за свою младшую сестру. Вскоре красивая девочка очень полюбилась хозяйке. Моника была ее личной служанкой и часто ночевала в господском доме в маленькой комнате, за что семья ждала от нее большой благодарности. Если девочка плохо себя вела, ее отправляли на patio del fondo — задний двор, чтобы она подумала над своим поведением. Когда Моника повзрослела, ей пришлось выполнять кое-какую работу по дому. Ее отправляли с поручениями. Иногда она сопровождала мать, когда та покупала на рынке кур для хозяев. Иногда подавала матэ, стоя на коленях. Когда хозяйка в один прекрасный день потребовала, чтобы Моника исполняла роль negrita del coscorryn, служанки, которую можно потаскать за волосы, девочка убежала.

Дон Эдуардо взглянул на нее.

— Выходи за меня. — Он говорил ей это не в первый раз. — Выходи за меня, Моника де ла Фрессанж.

Моника покачала головой. Она никогда этого не сделает, никогда, никогда, никогда. Рабов больше нет, и девушка не видела смысла добровольно отправляться в неволю. Она любила свободу. И для нее было чрезвычайно важно ее сохранить.

Густав знал, когда Эдуард возвращается от Моники. Он догадывался об этом по сияющему лицу брата и понимал, что в такие дни между ними лежит непреодолимая пропасть.

Младший брат также понимал, что злоба, которую он испытывал в такие моменты, была недостойна настоящего мужчины.

Может, Эдуард даже вел общие дела с черной проституткой? Густав никогда не обсуждал дел с любовницами, но в Эдуарде он был не уверен, и это его бесило. Почему он вообще должен подчиняться старшему брату? Почему Эдуард распоряжается его судьбой?

Густав взял рюмку водки и выпил ее залпом. Алкоголь обжег ему горло. Густав сразу же налил еще. Он всегда следил за тем, чтобы его голова оставалась ясной, но сегодня…

— Ах, черт побери…

Кто-то сел рядом на табурет. Густав повернул голову и нахмурился.

— Штедефройнд, — произнес он.

Человек с ледяным взглядом кивнул в ответ.

— Это я, дон Густаво.

«Терпеть тебя не могу», — подумал Густаво, но ничего не сказал. Некоторое время они молчали, потом Штедефройнд вновь нерешительно заговорил:

— Женщина, которую я недавно видел у вашего брата, это ваша сестра?

— Сестра… — Ярость вновь закипела в душе у Густава. «Еще одно решение, которое Эдуард принял без меня. Анна слишком хорошо о нем думает. Если бы только Эдуард не ходил к этой чертовой бабе…» Густав сплюнул на пол.

— Поговаривают, что она заключила с доном Эдуардо деловое соглашение.

— Да кто это говорит?! — взорвался Густав. — Сплетники, которых хлебом не корми, дай только языками почесать?

Он опрокинул в себя еще одну рюмку и опять наполнил ее. Алкоголь уже давно возымел над ним свое действие, но Густав больше не хотел сдерживаться.

— Я слышал, она долго просидела в комнате у вашего брата.

— Исчезните, сеньор Брейфогель.

Йорис Брейфогель широко улыбнулся Анне:

— Но мой отец красноречиво просил, чтобы я позаботился о тебе, и, полагаю, он прав. Одинокие женщины, которые не знают своего места, отвратительны. Но все же отец считает, что мы с тобой были бы хорошей парой. И я готов с ним согласиться. — Его улыбка стала еще шире.

Анне пришлось призвать на помощь все свое самообладание, чтобы не вспылить. Она мужественно терпела слащавую ухмылку Йориса Брейфогеля. Она знала, что многие женщины считали его привлекательным, и многие из них почли бы за честь получить от него такое предложение. Но Анна покачала головой. В ее памяти всплывало слишком много плохих воспоминаний, связанных с Йорисом.

— Ваш отец ошибается, — резко проговорила она. — Я вдова и не собираюсь второй раз выходить замуж. Прошу вас уяснить себе это раз и навсегда.

— А кто говорит о браке? — Йорис отвратительно ухмыльнулся. — Тебе никогда не было одиноко? Я уверен, иной раз ты вспоминала обо мне.

— Что вы себе позволяете!

Анна почувствовала, как ее щеки наливаются краской. Йорис встал вполоборота и через окно окинул взглядом двор и хозяйский дом на противоположной стороне.