Французская революция - Дмитрий Бовыкин

Накануне выборов в департаменты были направлены представители Директории, правительство также попыталось мобилизовать местный административный аппарат. Но все это не принесло успеха. К тому же власти столкнулись с тем, что в первичных собраниях роялисты не брезговали подкупом избирателей, работали над увеличением явки тех, кто готов был проголосовать «правильным» образом, активно использовали дарованную гражданам возможность самим выдвигать свои кандидатуры. Считается также, что на этих выборах впервые в истории Франции на избирателей стремились повлиять через прессу, фактически публикуя политическую рекламу кандидатов. Этим занимались и республиканские, и роялистские издания.

В ходе выборов, состоявшихся в жерминале V года (марте – апреле 1797 года) в Законодательный корпус переизбрали всего 11 членов Конвента. Но отторжение вызывали не только они: 85 % избранных депутатов были новичками, никогда не входившими в национальное представительство. Из новых депутатов 180 были сторонниками монархии в том или ином виде, 45 – консервативными республиканцами, 35 принадлежали к «левым».

Ярким свидетельством изменения симпатий избирателей стали те люди, появление которых в числе законодателей казалось немыслимым всего несколько лет назад: Шарль-Пьер Кларе де Флёрью, министр Людовика XVI и воспитатель дофина, Александр-Жюль Бенуа де Боньер, бывший советник графа д’Артуа, руководители Лионского восстания Жак Имбер-Коломе и Камиль Журдан, Франсуа-Ксавье Шамбе, агент Людовика XVIII. Совет старейшин возглавил Франсуа Барбе-Марбуа, бывший воспитатель детей маршала де Кастри и высокопоставленный дипломат при Людовике XVI. Во главе Совета пятисот встал генерал Пишегрю.

Иными словами, выборы носили яркий протестный характер, а их результаты были во многом схожи с результатами свободных выборов трети депутатов в IV году Республики. Директория сделала ставку на то, что разоблачение заговора Бабёфа напугает «правый» электорат, а заговора Бротье – «левый», однако эта ставка не сыграла, поскольку в угрозу реставрации монархии избиратели не поверили. Не осознало правительство и того, что в условиях экономической нестабильности и продолжающихся военных действий выборы едва ли могут привести к благоприятному для властей результату; в этом плане решение Конвента отложить введение в действие Конституции 1793 года до наступления всеобщего мира было абсолютно логичным.

Директория же оказалась на грани катастрофы. В новом Законодательном корпусе консервативные республиканцы составляли лишь 280 человек, которым противостояли 330 монархистов. Впрочем, 70 депутатов проякобинской ориентации оставляли режиму шанс на выживание. Вопрос был лишь в том, сумеет ли он этим шансом воспользоваться.

Дрейф Законодательного корпуса вправо начался еще с весны 1796 года, однако после выборов процесс стал пугающим. Был отменен ряд принципиальных для республиканцев мер, в частности закон, запрещавший занятие государственных должностей родственниками эмигрантов, и декреты, обрекавшие на депортацию или тюремное заключение неприсягнувших священников. Очередной удар был нанесен и по революционным обществам: под запретом оказались «частные общества, занимающиеся политическими проблемами». В своем докладе один из членов Совета пятисот назвал их «арсеналами мятежа, мастерскими по изготовлению восстаний», в которых «негодяи посредством эшафотов стремятся вновь завладеть скипетром террора».

Провозглашенная в финале работы Конвента амнистия была распространена на участников восстания 13 вандемьера, некоторые из которых были избраны депутатами, однако из нее были исключены монтаньяры, отправленные в ссылку в жерминале. Была также предпринята попытка лишить Директорию средств для проведения внутренней политики, не одобряя ей кредиты.

Тем не менее монархисты, с одной стороны, не обладали абсолютным большинством, а с другой – придерживались очень разных взглядов. В основной массе они отнюдь не были сторонниками Людовика XVIII, что очень мешало и совместным действиям, и в принципе осознанию ими своего единства. Неслучайно сегодня историки оценивают успехи приверженцев королевской власти на выборах заметно выше, чем делали это сами монархисты в то время. Не было у них и лидера: генерал Пишегрю, на которого они надеялись, не завершил переговоры с королем и оказался не готов к решительным действиям. К тому же этот опытный военачальник был новичком в политике. Не увенчались успехом и попытки договориться о совместных действиях с республиканцами, среди которых было немало «цареубийц», опасавшихся мести роялистов. Очень многое зависело, в частности, от Карно, который до последнего вел переговоры с депутатами, но так и не рискнул с ними скооперироваться.

В итоге основная масса монархистов склонялась к тому, что не стоит торопиться и тревожить население страны, – лучше действовать шаг за шагом, постепенно меняя политический режим и дожидаясь следующих выборов, на которых уже все члены Конвента, избранные по «декретам о двух третях», вынуждены будут покинуть Законодательный корпус.

Республиканцы, напротив, не знали, что и делать. Бумаги, захваченные у членов Парижского агентства, показали, что существует тесная связь между Людовиком XVIII, англичанами и Клубом Клиши, а выборы продемонстрировали, что тактика роялистов оказалась успешной. Ребель предложил кассировать выборы и назначить новые, одновременно введя цензуру для прессы и заставив всех выборщиков поклясться в ненависти королевской власти и анархии, однако его предложение не получило большинства голосов Директоров, что стало свидетельством раскола не только законодательной, но и исполнительной власти.

Изначально ее члены, хотя и недолюбливали друг друга, старались действовать сообща. К 1797 году это осталось в прошлом, хотя сам расклад изменился незначительно: 7 прериаля V года (26 мая) на место Летурнёра голосами «правых» депутатов был назначен Франсуа Бартелеми – кадровый дипломат, один из главных творцов Базельского мира. Хотя никаких доказательств этому не было и нет, современники не сомневались в его стремлении вернуть монархию. Ходили также слухи, что новые депутаты Законодательного корпуса успели договориться с Карно и Летурнёром, а новый Директор присоединится к ним, чтобы обеспечить большинство монархистов в Директории, но реализовать этот план не удалось. К тому же Бартелеми обладал принципиально иным политическим опытом, не был «цареубийцей» и презирал своих новых коллег.

После выборов в Законодательный корпус политические пристрастия членов Директории оказались особенно важны. Хотя Конституция III года не предоставляла им никакой легальной возможности повлиять на законотворчество или кассировать выборы, исполнительная власть оставалась единственной силой, способной сохранить Республику. Но захочет ли она это сделать? И сможет ли? Ответы на эти вопросы были отнюдь не очевидны.

В ситуации, когда Карно и Летурнёр (а затем Бартелеми) старались держаться сообща, а Ребель зачастую следовал за Баррасом, позиция Директории начала зависеть от того, чью сторону примет Ларевельер-Лепо. Поначалу он был солидарен с Карно и Летурнёром, но примерно с середины июля 1797 года, испугавшись роялизма Бартелеми, стал поддерживать Барраса и Ребеля. Неоднозначность этого расклада усугублялась еще и тем, что если для Ларевельера-Лепо выбор союзников был делом и личных, и политических пристрастий, то Баррасу и Ребелю пришлось определяться, что лучше – синица в руках (посты Директоров) или журавль в небе (посулы роялистов).