Проклятый подарок Авроры - Елена Арсеньева

— Да и бывший фашист тут совершенно ни при чем, — сказала Алёна.

— А что — при чем?! — измученным голосом спросил Эдик. — Что, объясните мне?!

— Лозунг один, — сказала Алёна. — У вас в музее есть лозунг: «Никто не забыт, ничто не забыто». Понимаете теперь?

Он смотрел бешеными глазами. Он думал, она смеется над ним. Издевается!

— Ну так и черт с вами! — рявкнул Эдик. — Смотрите, что выпало из ее сумки! — воскликнул он, обращаясь к группе людей, вбежавших в кабинет и предводительствуемых Раей. Это были Алекс Вернер, Столетов и тот молодой человек, историк-студент-аспирант или что-то в этом роде.

— Пистолет! — взвизгнула возбужденная Рая. — А разрешение на ношение оружия у вас есть?

— Нет, — спокойно сказала Алёна. — Ну и что?

— А то! — крикнула было Рая и подавилась.

Алёна с интересом на нее посмотрела. Оказывается, Рая подавилась потому, что Алекс Вернер взял ее за руку. Вроде бы совсем легонечко взял, а вот поди ж ты…

— Разрешения на ношение оружия у этой дамы нет, — сказал он по-русски очень спокойно, — зато оно есть у меня. И эта «беретта» — моя.

Ого… у этого ветерана Второй мировой был поистине глаз-алмаз! Разглядеть марку пистолета, замотанного в пакет, — это не всякий может.

— Я отдал ее этой даме, потому что у меня нет портфеля или «дипломата», а носить оружие в кармане я давно отвык. Так что прошу вернуть его мне и на этом покончить с этим делом.

— Этот номер не пройдет, — сказал «историк» и даже покачал головой, усиливая свои слова. — Вы иностранный гражданин, а значит, ваше разрешение на ношение оружия действительно только на территории вашего государства. Или вы успели выправить такое разрешение на территории России?

Алекс растерянно покачал головой:

— Нет, не успел…

— Да врет он! — азартно выкрикнула Рая. — То есть это — обманывает!

Редактирование, видимо, было произведено исключительно из соображений пиетета перед лицом иностранного гражданина.

Ну что ж, настала пора Алёне внести свою лепту в эту фантасмагорию.

— Скажем так — господин Вернер шутит, — сказала она. — Это не его пистолет, но и не мой. Я его нашла на улице — вчера. Нашла и решила сдать в полицию. Я даже заявление написала на имя начальника полиции. Да вон оно, под стулом валяется! — показала Алёна носком туфли. — Видимо, вылетело.

«Заявление я писала вчера, поставила ли дату? Или никто не заметит?»

Рая пала на колени, выхватила бумагу из-под стула, развернула перед Эдиком:

— Читайте!

«Сама неграмотная, что ли?» — хотела было с угрюмой язвительностью спросить Алёна, да не стала пачкаться.

— Начальнику отделения полиции Советского района… — начал было вслух Эдик — и радостно завопил: — Советского! А тут Сормовский! Вы что ж, думали, написали эту бумажку — и можете нарушать закон?! Шляться с незарегистрированным оружием где ни попадя? Рая, звоните в полицию! И в «Вечер трудового дня».

— Да вроде еще не вечер, — пожала плечами Алёна. — Вполне можно и в «Полдень трудового дня успеть».

«Вечер» и «Полдень» — это были две самые скандальные передачи местного телевидения. Попасть в них приличному человеку означало надолго, если не навсегда, проститься с доброй репутацией!

— Так, никто никуда не звонит, — строго сказал «историк» и вынул из нагрудного кармана красненькие корочки. — Полиция уже здесь. Сотрудник городского следственного отдела капитан Марышев. Специально прибыл для того, чтобы встретиться с Еленой Дмитриевной и принять от нее найденное оружие, которое она не успела сдать в свой райотдел.

— А кто такая Елена Дмитриевна? — растерянно спросил Эдик.

— Да вот она, Ленка Ярушкина! — зло ткнула пальцем Рая. — Говорила же я, у нее все схвачено, за все…

— Простите? — высокомерно повернулся к ней капитан Марышев, и Рая защелкнула рот. Крепко защелкнула, с очень громким звуком.

Остальные стояли молча, пока капитан Марышев на краешке стола оформлял принятие от писательницы Дмитриевой Алёны (Ярушкиной Е. Д.) найденного ею на большой дороге газового пистолета марки «беретта». А Алёна в это время добрым словом поминала Льва Ивановича Муравьева, который отреагировал на их вчерашний поздневечерний разговор (Алёна позвонила ему после того, как пошарила в Интернете и поняла особый интерес Григорьевых в прославлении имени Лизы Петропавловской) таким удивительно креативным, как теперь модно выражаться образом, это раз, а во‑вторых, что держит при себе таких соображучих и креативных сотрудников, как «историк» капитан Марышев.

— Послушайте, господа… — вдруг проговорил Алекс Вернер по-русски, но каким-то особенно-нерусским голосом. — Я не совсем понимаю… этот ваш сыр-бор продолжает полыхать из-за… из-за женщины, которую я… — Он запнулся, но только Алёна поняла, что именно он хотел сказать сначала вместо того, что сказал потом: — Которую я знал в Мезенске в тысяча девятьсот сорок втором году? Из-за нее?

И он снова достал фотографию другой Лизы, и теперь уже не только Алёна и Столетов, но и Эдик, и Рая, и капитан Марышев могли увидеть это лицо с тревожными глазами и словно бы обреченным взглядом.

— Это не Петропавловская! Не Григорьева! — снова завел было Столетов, однако Алекс Вернер остановил его движением руки:

— Я знаю. Однако, повторяю, именно она жила в Мезенске в июне сорок второго года под именем Лизы Петропавловской. Не знаю причин, по которым она так назвалась. Знаю одно — я никогда не узнал бы ее настоящего имени, если бы не встретил ее в ту минуту, когда она шла на смерть. Она подписалась своим настоящим именем, не владея собой. Я до сих пор вижу ее глаза — глаза человека, который уже видит невдалеке свою смерть. Поэтому она так покорно выполнила мою просьбу и написала то, что я просил. Вот взгляните.

Он перевернул снимок, и все увидели надпись на обороте, сделанную дрожащим, неровным почерком:

«Моему любимому Алексу — на вечную память. Лиза Ховрина. 17 июня 1942 года, город Мезенск, бывшая Россия».

— Бывшая Россия?! — низким, клокочущим от возмущения голосом произнес Столетов. — Бывшая?! И вы хотите нас уверить, что… эта ваша немецкая «овчарка»… эта предательница, эта шлюха, которая подстилалась под оккупантов…

— Молчите, — приказал Алекс очень тихо, но как-то так, что Столетов немедленно умолк. — Если бы не были так стары, я ударил бы вас, но я уважаю ваши годы.

Он был лет на двадцать старше Столетова, но почему-то никто не удивился его словам. А Алёне на мгновение показалось, что это говорит тот молодой мужчина, который когда-то провожал на мезенский мост любимую им женщину, даже не зная, что она погибнет, даже не зная, что будет любить ее и помнить всю жизнь… такую долгую, слишком долгую…

— Прошу вас, молчите, — снова сказал Алекс Вернер. — Она писала каждое слово под мою диктовку. Она не понимала, что пишет. Именно поэтому она написала свою настоящую фамилию — Ховрина. Так вот я говорю вам еще раз и клянусь своей слишком длинной жизнью и скорой смертью — мезенский мост взорвала Лиза Ховрина. И все же… и все же она носила в ту пору своей жизни фамилию Петропавловская. Мы не знаем и никогда не узнаем, почему она ее приняла. Но на то была ее воля. Она так хотела. Наверное, будет справедливо, если под этим именем она останется в истории… в истории войны и в истории вашего города. Я больше не хочу никаких споров на тему, чья фотография висит в музее и чьи родственники должны получить дивиденды с этого имени. Страшная, слепая и безразличная к людям Судьба рассудила так, а не иначе. Помню, я смотрел один ваш фильм… очень хороший фильм. Назывался он «Доживем до понедельника». Там был мудрый учитель, который сказал, что от многих людей в истории осталось только тире между двумя датами. От Лизы Ховриной осталось больше. От нее осталась эта фотография, которую я храню всю жизнь и которую завещал положить с собой в могилу. Понимаете, только после смерти Лизы я понял, как сильно любил ее. И только сейчас — сейчас! — понял, что ей все это — ее посмертная слава! — было бы совершенно не нужно. Может быть, Лиза даже посчитала бы ее незаслуженной. Она шла на смерть как жертва, а не как подвижница, понимаете? Я только теперь осознал это. Только теперь. Поэтому я прекращаю, как говорят стряпчие, все прения по этому делу и уезжаю завтра же. И прошу вас, господа… или товарищи, как вам будет угодно, — поправился он, заметив, как передернулся Столетов, — забыть о моем приезде. Забыть обо всех этих недоразумениях. Алёна, моя просьба касается и вас, и Кати… впрочем, я ей сам позвоню. А сейчас у меня большая просьба… можем мы с вами поехать на Ошарскую улицу?