Мы здесь - Майкл Маршалл Смит

Когда она открыла дверь, снаружи никого не было, но женщина решила: не может такого быть, чтобы к тебе в дом стучались три ночи подряд и вместе с тем снаружи в самом деле никого не было.

Услышав внизу аккуратный шорох, она увидела у себя в ногах Тилли. Ее любимица стояла и смотрела на хозяйку снизу вверх, очевидно недоумевая, с чего вдруг толстуха мама на ночь глядя покинула тепло и уют их общего гнездышка.

– Мамочка просто ждет, – объяснила Талья и нагнулась почесать Тилли за ушками. – Иди домой, я сейчас вернусь.

Кошка то ли поняла ее, то ли не очень, однако, несколько раз нюхнув воздух, повернулась и ушла обратно в трейлер.

А писательница осталась стоять. Ждать она на самом деле не так уж и ждала. Чего ждать-то?

Но не уходила.

Спустя минут десять она услышала, как ее кто-то окликает. Голос доносился слабо, как и в первую ночь. Как будто зовущий явился из невесть какой дали и так утомился, что пока этот призрачно-тихий оклик был единственным, на что он способен.

Тем не менее на этот раз голос исходил не со стороны кладбища, а с другого направления – из-за дороги, оконечность которой уходила к крутым берегам речки. Расстояние примерно одинаковое, и звучание голоса, как и тогда, доносилось вполне отчетливо:

– Тэлли-Энн.

Слабо так, как будто с придыханием. Словно бы миг смерти закинул этого страдальца в такую даль, такую темень, что у него двадцать лет ушло, чтобы вновь добраться до родимого порога. А брел он в основном пешком, местами даже на четвереньках, за исключением, быть может, лишь того отрезка, где его до Рокбриджа подкинул на своем побитом внедорожнике Джордж Лофланд – некогда, может статься, приятель и собутыльник покойного.

– Я иду, – сказала женщина и, прикрыв дверь трейлера, двинулась по дороге. Она перелезла через цепь на ее оконечности и пошагала дальше по спутанным космам травы.

Несколько минут ушло на то, чтобы добраться до места, где тропа уходит влево, вписываясь в изгиб над каменистым склоном берега. Спуск начинался довольно сносно, но вскоре на пути все чаще стали попадаться низкие кусты и спутанная поросль. Талья какое-то время шла поверху, пока кустарник не сгустился так, что проще оказалось лезть сквозь него, чем искать заросшую тропу на трехметровом склоне. Да и его, кем бы он ни был и где бы ни находился, высматривать отсюда было сподручнее.

Кого она дурачит или развлекает? Она знала, кто это может быть, или, во всяком случае, знала, что это тот, кого она желала бы видеть. А иначе зачем вот так, ночной порой, пробираться в лучшем своем платье под набирающим размах ветром и льдистыми крапинами дождя? Уиллокс продвигалась споро, раздвигая перед собой лапы кустов. Впереди, чувствовалось, что-то начинало смутно вырисовываться.

– Тэлли-Энн.

Талья двинулась еще быстрее. А спустя примерно минуту послышался еще один звук, сливающийся с ветром, но идущий как будто бы с другого направления.

Похоже на смех. Но голос отчего-то высокий, похожий, скорее, на женский.

Талью охватила растерянность. Что, если это голос вовсе не Эда? Что, если какие-нибудь гадкие соплезвоны забрались в ее отсутствие к ней в дом, нарыли в старых дневниках то прежнее имя, которое она же и упомянула в каком-нибудь своем сентиментальном воспоминании о тех днях, когда жизнь ее была неизмеримо богаче и полней?

Что, если это чья-нибудь жестокая затея, что-то вроде игры?

Но тут она снова услышала свое имя. Талья с шага перешла на трусцу, оттесняя в стороны ветви, в то время как кромка берега начинала вдаваться в гущу деревьев. Было не вполне ясно, исходит ли голос с берега или же снизу, с узкой изломанной тропы возле речки. Но он был где-то неподалеку, и женщина постепенно приближалась к нему.

– Тэлли-Энн. Я вот он, здесь.

Она припустила не на шутку. Ноги вязли в пучках травы (один раз Уиллокс чуть не навернулась), и все-таки она, разрывая платье о колючую поросль, бежала все быстрее и все глубже в чащобу. Быть может, где-то там, на опушке, ее из последних сил ищет он, настолько изможденный, что не может добраться до нее, пасть к ней в объятия. Ищет и ждет, верит, что она подберется к нему сама. И она это доверие оправдает!

А затем она его увидела.

В тридцати метрах, там, внизу. Высокий мужчина с длинными волосами. Талья громко позвала его по имени, потом еще и еще раз. Она побежала быстрее, задыхающимся голосом выкликая, что идет, а сама отчаянно высматривала зазор в кустах, через который можно было бы устремиться к нему вниз по скосу.

Но тут впереди кто-то внезапно выступил из-за дерева: женщина. Высоченная, болезненно худая, со жгуче-рыжими волосами.

Она улыбнулась писательнице сухой змеистой улыбкой, от которой из-под ее губ обнажились темные острые зубы, и исчезла.

С пронзительным вскриком Талья потеряла опору и заскользила, а когда одна ее нога запнулась о какой-то не то корень, не то пенек, она уже полностью утратила равновесие и полетела вниз отвесно, безудержно.

Падала она совсем не как звезда.

«Мечты реальны ровно столько, сколько они длятся.

Можем ли мы что-то большее сказать о жизни?»

Хэвлок Эллис

– Да все у меня нормально! – промямлил я.

– Да какое там нормально, Джон!

Я повторил, что все нормалек. Повторял я это, похоже, уже в четвертый или пятый раз, но как-то сбивчиво, да и без толку. Между тем способность донести до подруги это мнение казалась мне чрезвычайно важной.

– Джон, бог ты мой! Ты на себя-то посмотри!

– А чего смотреть? – сказал я. – Что я, красавца не видел?

И вырубился.

Когда я открыл глаза снова, Кристина все так же сидела у моей койки. А сбоку стояла сиделка (кажется, та же, что была с самого начала, хотя в сумраке определить было сложно).

– И… О, очнулся! – с живым удивлением воскликнула сиделка, сверяясь с часами. – Пять минут всего-то. Ты, парень, я вижу, не из тех, кого соплей перешибешь?

– Угу, – густым голосом выдавил я.

– Скажешь мне еще раз, что ты нормалек, – и я тебя лично пристукну, – душевно предупредила Кристина.

– Ладно, – смирился я. – Честно говоря, малость побаливает.

– Где именно? – деловито спросила сиделка.

– Ну как бы это… везде.

– Это хорошо, – заявила медичка.

Она устроила мне беглый осмотр, а затем велела, чтобы я следил за ее пальцем, которым она прочерчивала у меня перед глазами различные линии. После этого сиделка удалилась по своим делам, судя по всему, довольная, что я не так близок к смерти, как того заслуживаю.

Последнее, что мне помнилось перед тем, как я очнулся в больнице, – это уход Райнхарта, который я видел с уровня плинтуса. Он не тыкал в мою сторону пальцем, не орал напоследок что-нибудь вроде: «Ты меня попомнишь, сука!» Ребята, которые это практикуют, просто понасмотрелись боевиков, а потому их угрозы – это что-то вроде мышц, накачанных в спортзале: с виду внушительны, но без стали, которую дает только закалка реальной жизни. Я теперь уныло понимал, что Райнхарт свою выучку получал от людей, которые заботились не о понтах, а о том, чтобы враг был повержен, причем быстро и жестко. Ничком на землю или под нее. Смягчился он, понятно, только потому, что такому, как он, хватило сметки не доводить дело до убийства на глазах у полусотни свидетелей. Хотя довести начатое до конца он был бы ох как не прочь! Но только в тихом месте.