Исповедь молодой девушки - Жорж Санд

— Как замечательно! — воскликнула я, смеясь. — Фрюманс увидит, что его детище хорошо изучило мудрецов древности… Но солнце уже заходит, вам надо немедля ехать в Тулон. Берите мою лошадь, сегодня она еще принадлежит нам.

Мак-Аллан долгим поцелуем припал к моей руке и, не сказав ни слова о том, что касалось его самого, уехал. Я была глубоко благодарна ему за это забвение всего, кроме долга, который мне предстояло выполнить.

Неподалеку от дома я встретила Фрюманса — он шел мне навстречу.

— Итак, — сказал он, — Мак-Аллан собирается в Тулон? Он уже уехал?

— Да, дорогой Фрюманс, и вы знаете зачем.

— Женни тревожится и не понимает, в чем дело. Что вы ей скажете?

— Я все обдумала. Скажу, что в моих теперешних обстоятельствах не могу принять предложение Мак-Аллана; что та самая гордость, которая воспрещала мне выйти за Мариуса, воспрещает выйти и за адвоката; что как я не хотела обречь на нищету первого, так не хочу стать богатой с помощью второго, а в заключение добавлю: «Мак-Аллан начинает мне нравиться, поэтому я больше не желаю борьбы и уколов самолюбия, только отдаляющих меня от него. Я принимаю эти деньги, чтобы не нуждаться в его деньгах и с полным правом сказать себе, что люблю Мак-Аллана за него самого».

— Да, никакого другого объяснения не придумаешь: Женни простит вам малодушие, только если оно — следствие зарождающейся любви.

— Значит, все уладится, Фрюманс. Хотите, могу даже сказать, что безумно влюблена в Мак-Аллана.

— Вы это говорите так, что мне становится грустно за него.

— Я искренне люблю Мак-Аллана, но вовсе не собираюсь замуж — вот и все, что я говорю.

— Но разве брак с ним не был бы решением всех наших проблем, наградой за все ваши жертвы?

— А вы считаете, что я должна смотреть на Мак-Аллана как на якорь спасения, когда мой корабль идет ко дну? Нет, нет, Фрюманс, если мне суждено выйти замуж, то, надеюсь, совсем не так. Позавчера, когда я еще надеялась сохранить нынешнее свое положение, мне можно было строить планы на будущее. Но сегодня, когда никакого будущего у меня нет, позвольте мне хотя бы тешиться надеждой, что любовь к мужу никогда не свяжется в моей душе с мыслью о житейских удобствах.

— Понимаю вас, Люсьена. После смерти бабушки вы проявили такую прямоту и силу характера, что они превзошли мои самые смелые ожидания. Да, вы заслуживаете того, чтобы Женни предпочла вас Фрюмансу, а Фрюманс — самому себе. Вы еще совсем девочка, но подаете мне такой пример, что я был бы полным ничтожеством, если бы посмел жаловаться на судьбу.

— Фрюманс, — сказала я, — теперь и речи нет о том, чтобы вы жертвовали собой. Если вы оба не будете счастливы, то к чему тогда моя жертва? У Мак-Аллана не было времени сказать вам, что я — только держите это пока в тайне — решила поселиться в Помме у вашего дяди. Вы женитесь на Женни — это необходимо для всех троих, иначе нам не уберечься от грязных сплетен. Кроме того, вам надо заработать хоть немного денег, а Женни говорит, что в такой заброшенной деревушке, да и вообще в нашей пустынной округе, это невозможно. Вы с ней уедете, а я останусь — кто-то ведь должен ухаживать за аббатом Костелем. Кроме того… кроме того, после таких тяжких испытаний я должна немного побыть наедине с собой.

Не знаю, может быть, Фрюманс и отверг бы мой план, но в эту минуту появилась Женни. Увидев мое оживленное лицо, на котором не было и следа растерянности, она решила, что я счастлива.

— Мак-Аллан чем-то очень доволен, — сказала она. — Он ускакал на вашей лошади, сияя, как ясное солнце. А вы, Люсьена, тоже довольны?

— Да, — ответила я, обнимая ее. — Я решила слепо следовать его советам, потому что он мне настоящий друг. Прошу тебя, Женни, не расспрашивай меня сегодня, я все равно не сумею тебе ответить. Мне сперва надо немного помечтать, потому что размышлять уже не время. Но сама видишь — я весела и ни о чем не жалею.

Доверчивую Женни легко было ввести в заблуждение. Она так жаждала моего счастья, что сразу поверила в него и не стала задавать вопросы, оберегая то, что считала целомудренной сдержанностью первой любви.

Я приносила в жертву все мое былое существование с искренним и восторженным пылом. И все же в мои чувства вкрались гнев и горечь, когда я заметила, что Женни говорит с Фрюмансом менее сдержанно, чем обычно, словно, проникшись надеждой на мой скорый брак с Мак-Алланом, она перестала наконец отталкивать мысль и о своем соединении с нашим общим другом. Сразу после обеда я оставила их наедине и пошла бродить по голым ущельям, которые тянутся вдоль длинного склона горы Фарон.

В моем сердце шла жестокая борьба, оно словно разрывалось на части и восставало на самое себя. Как мне хотелось, чтобы Мак-Аллан был рядом со мной, чтобы он наконец прямо сказал мне о своей любви, чтобы убаюкал красноречивыми и нежными словами на эту волнующую, сладостную тему, опьянил пленительной лестью, внушил и мне чувство, которое опьяняет, покоряет, радует, возносит душу над всеми боязливыми сомнениями и суетной гордыней.

«Любовь не вымысел, — говорила я себе, — она существует на земле. Меня любят — так не пора ли полюбить и мне? Люби я Мак-Аллана так же сильно, как, мне кажется, он любит меня, разве стала бы я вспоминать, что когда-то мечтала внушить, но так и не внушила это чувство другому человеку?»

Как я вознегодовала на себя при этом воспоминании! Почему оно так занимает меня, так тревожит? Неужели я кокетка, ревнующая ко всем женщинам, даже к Женни? Почему я с такой легкостью готова принести ей в жертву всю мою жизнь, но завидую тому единственному, что мне не принадлежит, единственному, чем я не могу пожертвовать ради нее, — любовью Фрюманса?

Я ужасалась, готова была рвать на себе волосы, расцарапать лицо, вскрыть сердце и уничтожить в нем этого неведомого гостя, этого жука-точильщика, которого не знала, как назвать: завистью, низостью, эгоизмом или страстью.

«У меня испорченная натура, — повторяла я, вспоминая сомнения Мак-Аллана по поводу моего происхождения. — Да, натура, которую одолевают порочные наклонности, как того бандита или ту неведомую цыганку, — кто знает, может быть, она и была моей матерью? Или я просто низменна, тупа и, как Галатея, влюбляюсь во всех знакомых мужчин? Возможно, я была влюблена и в Мариуса. Что я о себе знаю? Как я была самонадеянна, осмеливаясь уважать себя! Теперь я вижу, что достойна лишь презрения. Но так ли это важно, если у меня хватит гордости разумно вести себя, скрыть боль и сделать все возможное, чтобы соединить наконец Женни с Фрюмансом? Словом, сделать обратное тому, на что толкают меня мои дурные инстинкты? Я буду бороться с ними и сумею их победить. Бог мне поможет — он видит, как я стараюсь сопротивляться пороку».

Я долго бродила по ущельям — солнце уже начало склоняться к горизонту. Гору окутала синеватая, отливающая перламутром, уходящая в бесконечность дымка, море вдали было как расплавленное стекло.

«Прекрасный край, хотя, быть может, и не здесь моя родина, — думала я. — Как я любила его, как восхищалась им, как впитывала в себя, с какой любовью исходила вдоль и поперек, не позволяя усталости осилить меня и охладить мой пыл. Но буду ли я по-прежнему любить его, когда придется жить в этих местах одной, когда по моему настоянию уедут дорогие мне люди и в сердце у меня будет пустота, когда исчезнут все надежды, все желания, а вместо них останется только иссушающий долг и ощущение безмерной заброшенности?»