Каждому своё 4 - Сергей Тармашев

Варяг с философским равнодушием пожал плечищами, мол, глупо было не понимать, что все закончится рано или поздно именно этим.

– Один из моих сослуживцев женился на чужой и написал на меня донос. Позже он сказал, что боялся получить от меня на боевых пулю в спину. А еще опасался, что мне взбредет в голову расправиться с его женой и ребенком. Меня арестовали прямо в Гвинее, через десять секунд после того, как моя группа вернулась из недельного боевого рейда и сдала оружие. Не дали даже переодеться, сразу повезли в Москву. Полгода продержали в камере, вели следствие, потом неожиданно отпустили. Сказали, мол, радуйся, капитан, Родина сделала тебе поблажку за боевые заслуги, так бы сел!

Он нахмурился, вспоминая неприятную историю, и неуверенно добавил:

– Я так и не понял, как это вышло. Со слов командования, за меня внезапно заступился кто-то из высшего начальства. Но кто именно – никто не знал. А тут еще сослуживец, написавший на меня донос, погиб на боевых при загадочных обстоятельствах, пока я сидел. Слухи ходили странные. К тому моменту мою боевую группу расформировали, людей распределили по другим подразделениям, но никто из них в тот день в том районе не работал. Но вроде бы неподалеку работала другая группа спецназа ГРУ. Особисты пытались привязать одно к другому, но не получилось. Потому что та группа оказалась каким-то там элитным подразделением, в сводный отряд не входившим и подчинявшимся напрямую высшему командованию. Никто их никогда не видел, зато слухов ходило выше крыши, что-то там связанное с несчастливыми числами. Кто-то говорил, что командование просто послало особистов куда подальше, чтобы не светить мужиков. Другие по секрету шептали, будто после этого особый отдел самостоятельно отправил к ним следователей. И вроде как отправленные особисты по дороге попали в снайперскую засаду повстанцев, и все погибли, вот только следов засады обнаружить не удалось, настолько профессионально все было сработано. В общем, языками почесать у нас всегда любили. Короче говоря, меня выперли из армии по статье и пообещали, что если впоследствии окажется, что я создал в отряде преступную экстремистскую сеть, то я сяду пожизненно.

Порфирьев коротко хмыкнул:

– После всего этого у меня запоздало заработал контуженый мозг, я сделал выводы и стал молчать в тряпочку. Но было уже поздно. Без армии я потерял цель в жизни, а без гражданской специальности чуть было не остался без средств к существованию. Случайно повезло. Я пытался устроиться охранником в Службу Безопасности «Подземстроя-1», но из-за увольнения по статье меня не взяли. Зато на обратном пути столкнулся с бывшим комбатом, который ушел на пенсию года за три до того. Он устроил меня охранником на фирму к родственнику жены Овечкина. Там я до самой войны молча и проработал. Ходил в офис, на тренировки и копался по разным архивам, искал брата.

Варяг болезненно потер глаза.

– Никак следов я, как обычно, не нашел. Зато в день обмена ударами с самого утра было хреновое ощущение. Как будто я на боевых, скрытно ползу где-то по пустой «зеленке», а меня уже взял на прицел снайпер… Я даже тревожный рюкзак собрал… Сижу, смотрю на него и думаю: пора к психиатру. Тут врубается экстренный выпуск новостей, и все наперебой кричат о ядерном конфликте на Шельфе. Потом объявили военное положение и эвакуацию. Мне как-то сразу спокойнее стало: впервые за столько времени я знаю, что делать. Собрался и пошел в бомбоубежище. Но рядом ничего толкового не оказалось, пришлось идти в метро, возле него встретил Овечкиных, вместе спустились внутрь. Потом начался обмен ударами, и я понял, что снова в строю. Раз Рода у меня нет, а Родину защитить я не могу, то остается сражаться за Расу. Иначе для чего жить?

Капитан задумчиво умолк, будто взвешивал совершенные поступки, но долго молчать не стал.

– В условиях глобальной ядерной войны выжить в метро невозможно, надо было выбираться с умирающей станции и добираться туда, где есть реальные шансы пережить всемирную катастрофу. Я обошел станцию и осмотрел каждого. Брата там не было. Зато среди огромной толпы чужих нашлись несколько своих. Я собрал их и сказал, что, если хотим выжить, придется рисковать: выходить на поверхность и идти в Раменки или дальше. Идти согласились не все, поэтому я взял тех, кто захотел, и столько чужаков, сколько было возможности. Люди все-таки… Раменки оказались уничтожены, большинство попутчиков погибло в пути, и я попытался вывести остальных за пределы Москвы. Дальше ты в курсе.

Пронзительный взгляд Варяга устремился в глаза Ингеборге, и в его подчеркнуто спокойном голосе вновь зазвучала горечь:

– Я очень обрадовался, когда нашел тебя. В тот момент мне казалось, что я действительно начал сражаться за Род, Родину и Расу. Родину можно возродить из пепла, своих спасти, Род продолжить. Это стоило того, чтобы жить, за это можно было умереть, не задумываясь. Я сделал все, что мог, и до «Подземстроя» дожили почти все, и свои, и чужие. Но потом оказалось, что вся моя борьба была бессмысленной. Найти в бункере брата я не рассчитывал, хотя надеялся на это. Не нашел. И своих там тоже не оказалось, только бывшие, вроде Овечкина. Вот и все. Ни Расы, ни Рода, лишь Родина, сократившаяся до размеров бункера и привычно заселенная чужими. Все зря, но я хотя бы боролся.

– А как же я? – Ингеборга выдержала суровый взгляд. – Разве я для вас не своя?

– Своя, – согласился капитан. – Но ты одна. Других своих женщин в бункере нет. Твой ребенок останется последним нашим представителем. У него не будет выбора. Даже малейшего. Никакого. Я для своего сына такой участи не хочу. А плодить чужаков для меня и вовсе хуже смерти. Я не против чужих, они живые люди, так пусть живут, раз природа их создала. Я живу среди них, потому что других нет, и отношусь к ним так, как они относятся ко мне. Но почему они могут жить среди своих, а я нет? Я тоже хочу смотреть вокруг и видеть себе подобных. Раз таких не осталось, значит, наше время прошло. Если все свои ушли отсюда, то и мне в чужом мире не место. Поэтому я обхожусь без баб, и особенно без тебя! Тебе же все равно рано или поздно захочется ребенка, что с бабы возьмешь… но это без меня!

– Разве кроме меня никого нет? Совсем-совсем? – Ингеборга тяжело вздохнула. Она знала ответ заранее. Знала сама, жизнь научила. Но так хотелось верить в лучшее… – А как же Кристина…

– Сукобляцкая? – съехидничал Порфирьев.

– Соколянская… – Блондинка съежилась под суровым взглядом.

– Она еще кривее, чем Овечкин, – насмешливо фыркнул капитан. – В ней столько дерьма, что даже глаза карие.

– А Яковлева? – девушка съежилась еще сильнее.

– Светлана Абрамовна? – уточнил Варяг. – Ты что, стебешься? Ты же вроде медик, твою душу так! О генетике слышала?!

– Есть еще Елена Ханнанова… – предприняла последнюю попытку блондинка: – Она по генотипу подходит…

– Внешне – да, – Варяг не стал спорить. – Но внутри – нет. Для меня она – одна из своих, а вот для нее свои – все вокруг. Я когда ее увидел, сразу почувствовал недоброе. Потом на дочку ее поглядел. Знаешь, как она ее назвала? Снежана!