Молот и крест - Гарри Гаррисон

– Когда будет записано все знание этой страны, когда будут переписаны земли, тогда мы покажем миру нечто совершенно новое!

Бранд, со стороны слепого глаза, смотрел на напряженное сухожилие на шее Шефа, на поседевшую бороду молодого человека.

На самом деле, подумал он, тебе нужна хорошая живая женщина, чтобы ты был занят. Но даже я, витязь Бранд, не посмею купить для него такую.

* * *

В этот вечер, когда древесный дым из труб стал смешиваться с сумерками, жрецы Пути собрались в своем огражденном нитями круге. Они сидели в саду за пределами ограды, в приятном запахе сока яблонь и молодой зелени. Вокруг них вились дрозды.

– Он не знает об истинном назначении твоего плавания за море? – спросил Торвин.

Бранд покачал головой.

– Нет.

– Но ты передал новости?

– Я передал новости, и я привез новости. Слово о том, что произошло здесь, передано всем жрецам Пути по всем северным землям, а они расскажут своим последователям. Новость дошла до Бирко и до Каупанга, до Скирингсала и до Трондса.

– Значит, мы можем ждать подкреплений, – сказал Гейрульф, жрец Тюра.

– С теми деньгами, что мы увезли домой, с рассказами, которые на устах у каждого скальда, можете быть уверены, что любой воин Пути, который сможет раздобыть корабль, будет тут в поисках работы. И каждый жрец, который сможет освободиться. Многие теперь наденут подвески. Некоторые из них – лжецы. Не верующие. Но с ними можно справиться. Есть более важные дела.

Бранд помолчал, обвел взглядом внимательные лица.

– В Каупанге, вернувшись домой, я встретился с жрецом Виглейком.

– Виглейком, известным своими видениями? – напряженно спросил Торвин.

– Да. Он созвал конклав жрецов со всей Норвегии и Швеции. Он сказал им – и мне тоже, – что он обеспокоен.

– Чем?

– Многим. Он, как и мы, уверен, что Шеф – центр изменений. Он даже думает, что он и есть тот, кем назвал себя при первой встрече с тобой, Торвин: тот, что пришел с Севера. Бранд снова осмотрелся, все взгляды были устремлены на него.

– И однако, если это правда, все развивается не так, как мы, даже самые мудрые из нас, ожидали. Виглейк говорит, что, во-первых, он не норвежец. У него мать англичанка.

Пожатия плечами.

– А у кого нет? – спросил Вестмунд. – Англичанки, ирландки. Моя бабушка была лапландкой.

– Он вырос в христианстве. И был крещен.

На этот раз насмешливые возгласы.

– Мы все видели шрамы у него на спине, – сказал Торвин. – Он ненавидит христиан, как все мы. Даже не ненавидит. Считает дураками.

– Ну, хорошо. Но вот что главное: он не принял подвеску. Он не верит в то, во что верим мы. У него бывают видения, Торвин, вернее, он так говорит. Но он не считает их видениями другого мира. Он неверующий.

На этот раз все сидели молча, постепенно повернулись к Торвину. Жрец Тора потер бороду.

– Ну, его ведь и неверующим нельзя назвать. Если спросим, он скажет, что человек с подвеской языческого – так считают христиане – бога не сможет править христианами. Он скажет, что для него подвеска – не вопрос веры, что это будет ошибка, все равно что бить молотом, когда железо еще не разогрелось. И он не знает, какую подвеску ему надеть.

– Я знаю, – сказал Бранд. – Я видел это и говорил в прошлом году, когда он убил своего первого человека.

– Я тоже так думаю, – согласился Торвин. – Он должен носить копье Отина, Бога Повешенных, Предателя Воинов. Только такой человек может послать собственного отца на смерть. Но если бы он был здесь, то сказал бы, что тогда это был единственный выход.

– Виглейк говорит только о возможностях? – неожиданно спросил Фарман. – Или у него есть конкретное послание? Что-нибудь боги сообщили ему?

Бранд молча извлек несколько тонких дощечек, завернутых в тюленью кожу, и передал их. На дощечках были вырезаны руны, потом окрашенные чернилами. Торвин принялся изучать их, Гейрульф и Скальдфинн придвинулись к нему. Лица всех троих омрачились.

– У Виглейка было видение, – сказал наконец Торвин. – Бранд, ты знаешь сказание о мельнице Фроди?

Витязь покачал головой.

– Триста лет назад был в Дании король, по имени Фроди. Говорят, у него была волшебная мельница, которая молола не зерно, а мир, богатство и плодородие. Мы считаем, что это была мельница новых знаний. Работали на этой мельнице две рабыни, девушки-гигантши, которых звали Фенья и Менья. Но Фроди так хотелось мира и богатства для своего народа, что, как ни просили гигантши дать им отдохнуть, король отказывался.

Торвин перешел на пение:

Вы не будете спать, сказал Фроди-король,

Дольше, чем требуется кукушке,

Чтобы отозваться другой кукушке, или посыльному –

Спеть песню, выступая в путь.

– Рабыни рассердились, вспомнили, что они гигантши, и вместо того чтобы молоть мир, богатство и плодородие начали молоть пламя, кровь и воинов. И ночью на Фроди напали враги и уничтожили и его, и его королевство, а волшебная мельница навсегда исчезла.

– Вот это видел Виглейк. Он говорит, что даже в поиске новых знаний можно зайти слишком далеко, если мир к ним не готов. Нужно ковать железо, пока оно горячо. Но можно при этом слишком долго раздувать меха.

Долгая пауза. Наконец неохотно заговорил Бранд:

– Мне лучше сообщить вам, что ярл, Скейф Сигвартсон, рассказывал мне сегодня о своих намерениях. И вы решите, насколько это соответствует видению Виглейка.

* * *

Несколько дней спустя Бранд смотрел на большой камень, погрузившийся в луг, вблизи места, где грязная дорога от Эли выходит на открытые поля у Марша.

На камне были вырезаны полоски рун, края их еще остры после резца. Шеф легко коснулся их пальцами.

– Вот что тут говорится. Я сам сочинил стих на языке, которому обучил меня Гейрульф. Тут написано:

Он хорошо умер, хотя жил плохо,

И все счеты оплачены смертью.

А вверху его имя: ярл Сигварт.

Бранд с сомнением хмыкнул. Он не любил Сигварта. Но этот человек мужественно встретил смерть сына. И нет никакого сомнения, что он спас другого своего сына и всю армию Пути, выдержав ночь пыток.

– Ну, что ж, – сказал он наконец. – Он, конечно, был bautasteinn. Есть старая поговорка: «Никакой камень не устоит, если его не будут поддерживать сыновья». Но разве здесь он был убит?

– Нет, – ответил Шеф. – Его убили в болотах. Похоже, моему другому отцу Вульфгару так не терпелось, что он не мог даже дождаться твердой почвы. – Рот его дернулся, и он плюнул на траву. – Но если бы мы его установили там, через шесть недель он утонул бы в трясине.