Меч и крест - Лада Лузина

— Вот! Только Митя об этом не знает. И тупо ждет, что сегодня, на Купала ему откроются несметные сокровища. Хоть это и безумие, но…

— Но стена уже треснула!

— Нет, Маша, — наставительно процедила Чуб, — треснувшая стена нам, прости, по фигу. А вот что нам не по фиг, так это то, что сегодня он убьет кого-то третьего.

— Но Кылына мертва! Обряд закончен. Так написано в книге.

— А Митя ее читал? — иронично поинтересовалась Даша. — Ее никто не мог читать, кроме нас. Обряд завершен случайно. В этой истории все случайность. Мы случайно пришли в «Центрѣ». Жертвы случайно пришли к убийце. И если этот К. Д. действительно существует, он, должно быть, сам дьявол. «Д» — дьявол, «К» — кошмарный!

Маша широко отворила рот, видимо, собираясь сказать что-то очень большое и важное, но, подумав, вымолвила лишь:

— И все же все это как-то непонятно связано между собой. Ведь именно портрет Праховой висит в Кирилловской церкви! И именно ее муж пригласил Васнецова расписывать Владимирский в Киев, где он писал «Трех богатырей», которые сражались в Кирилловской со змеем, в жертву которому Митя приносит людей, чтобы получить клад, который уже нашел Прахов, бывший во сне мужем Кати.

— Да…

Даша задумчиво почесала нос. Затем за ухом у кошки. Изогнувшись, посмотрела на Машины часы и, с удивлением обнаружив на них только три дня, расплылась в шкодливой улыбке:

— Времени валом! А не прошвырнуться ли нам на квартиру к Васнецову? Вот пойдем к нему да спросим, че он тут такого намалевал, что это до сих пор уничтожить пытаются? А Прахов твой где жил?

— Тут, — опешила Маша. — За углом, на Владимирской.

— Так это во-още рядом! Тогда к обоим, — беспечно резюмировала Чуб таким тоном, точно речь шла о визите к двум проживающим по соседству приятелям. — О’кей. Ищи второй ключ. А я пойду костюмчики нам раздобуду. Я знаю где, одна нога здесь, а вторая уже вернулась.

— Ты что! У подъезда засада!

Чуб снова требовательно почесала нос. Нос оптимистично вздернулся вверх:

— А я с чердака! На метле!

— Днем?!

— Парашют! Вот зачем он лежал в шкафу!!! Я прикинусь парапланом! Наверняка Кылына так и делала…

— Даша, — смешалась Маша. — По поводу ключей — это предположение! У нас, скорее всего, ничего не получится.

— А не получится, — беспечно пожала плечами та, — значит, так и будет. От нас же не убудет, верно? И во-още, я давно поняла… Вот все говорят: думай, думай вначале! А это — фигня. Прежде чем делать, лучше не думать о последствиях. Потому как если подумаешь, наверняка придешь к выводу, что делать это лучше не стоит! И так всю жизнь, ничего не сделав, и просидишь.

* * *

Катя в отчаянии опустила голову на руль и заныла:

— Черт…

— Что пликажете, хошяйка? — незамедлительно раздалось угодливое сзади.

— Дура чертова! Я — чертова дура! — с ненавистью обругала себя Катерина.

— Это чешть для меня! — восторженно заегозил Черт.

— Идиот, — резко развернувшись, Катя осадила его взглядом. — Я забыла, забыла, что могу…

Она прождала Машу на Пушкинской больше часа, ни на шаг не отходя от машины и благополучно проворонив встречу с хозяйкой клуба, с которой собиралась обсудить пару нюансов поединка, а точнее, медленно и со вкусом насладиться предвкушением своей будущей феерической победы. Но теперь Катя была не уверена даже в том, что отправится «убивать мадам Динозавриху» и не выбросит бутыль с проклятым победным зельем в первую попавшуюся канаву.

Маша не пришла.

Она позвонила ей слишком поздно.

И только когда «поздно» стало совершенно неоспоримым и, заполнив салон машины, переломило скопившейся тяжестью Катину шею, в отчаянии уронив голову на руль, Катя вспомнила, что она — Киевица!

— Маша попала в милицию. Я предупредила ее слишком поздно, она не успела сбежать…

— Но, моя Яшная пани, шачем? — по-бабьи всполошился Черт. — Вы не долшны помогать им! Иначе…

— Тебя не спросила! — побелела Катя. — Маша — моя! — рявкнула она, не вдаваясь в подробности.

Впрочем, «моя» было для Кати понятием абсолютно исчерпывающим, не нуждающимся ни в каких разъяснениях — «подруга» или там «родная душа». И никто в целом свете не смел покушаться на то, что Дображанская считала «своим»!

— Ты можешь достать ее из милиции? Да или нет? — зарычала она, уже гармонично вписавшись в роль повелительницы чертей и вписав личного черта в обычный штат своих слуг.

— Как пликашете, Яшная Киевича, — обиженно заскулил слуга.

— Ну так чего расселся? Быстрей!

Черт мигнул у нее перед глазами. Катя нервно сморгнула и оскалила рот, чтобы раскричаться еще сильнее, но мигнувший старательно и торопливо залопотал:

— Ваша Маша в башне, моя Яшная пани. И ш ней втолая — не ваша!

— Чуб? Так что, менты не доехали? — смутилась пани.

— Гошпода менты воклуг башни Киевич. Шдут, когда Киевичи выйдут иш башни. Пликашете шпашать их обеих? — уточнил он понуро.

— Я не поняла? А почему они их сразу не взяли?

— О, моя Яшная пани…

Черт принялся поспешно шепелявить длинное и плохо понятное: про недоступное для «шлепых» «вечное вшегда», перемешанное с повторяющимся «не долшны помогать им», «они не долшны шнать», «иначе…»

В то время как Катя, морщась, мучительно терла правый висок, вдавливая в него собственное здравое резюме:

«Маша не успела сбежать, а Даша успела — через крышу. Пока Маша и Даша сидят в башне Киевиц, им ничего не грозит. Пока Маша с Дашей, первая не станет спасаться без второй.

А Маша и Даша — это уже слишком…»

— Все, закрыли тему, — недовольно буркнула она, включая мотор.

— Не печальтешь, моя Яшная пани, — затрещал шоколадный Черт. — Шама шудьба на нашей штолоне! Пушть они шидят там, пока вы не штанете иштинной…

— Без тебя разберусь, — отрезала Дображанская. И ее «вольво» сорвалось с места.

Примерно полчаса спустя, посетив пару базаров и один книжный магазин, Катя стала счастливой обладательницей пышного парика в виде сотни блондинистых косичек, пары шелковых перчаток, подержанного и беспартийного мобильного, телефонного справочника Киева и проясненного отдельно телефона злосчастного Лысого, проживающего в башне Киевиц на доступном для «слепых» метраже.

Еще пятнадцать минут Екатерина Дображанская, обезопасив пальцы шелком, со злорадным удовольствием заполняла раздел «Личные номера». Номером лысого, получившего имя «PREDATEL». Номером человека, расписавшегося ножом на ее предплечье, окрещенного «SVOLOH-PAPA». Номером телефона, возвышающегося на столе охранника Киевского музея русского искусства, без всяких изысков названного просто «MYZEI». И еще десятком цифр ресторанов, парикмахерских и прочих заведений, где Катя никогда не бывала, но нередко бывала иная барышня из прошлой Катиной жизни.