Уважаемый господин М. - Герман Кох

– Тебе надо было это перевернуть, – говорите вы. – Или нет, не перевернуть. Вот что я имею в виду: представь, что ты идешь по какой-то улице и вдруг слышишь не совсем привычный звук – слишком низко пролетающий самолет, во всяком случае что-то необычное, необычный звук – звук, который отличается от нормального уличного шума вокруг тебя. Ты смотришь наверх и действительно видишь самолет. Пассажирский самолет. Он летит над самыми крышами домов. Так быть не должно, вот твоя первая мысль; что-то случилось, раз он летит так низко. Случайно у тебя есть с собой кинокамера. Или видеокамера. Ты направляешь камеру вверх, и не проходит и секунды, как ты видишь, что самолет врезается в небоскреб. В башню. В здание высотой больше ста этажей. Ты снимаешь, как самолет врезается в эту башню. Взрыв, огненный шар, разлетающиеся во все стороны обломки. Через полгода ты совершаешь убийство. Полиция производит обыск и находит пленку с врезающимся в башню пассажирским самолетом. Могут ли сыщики, которым поручено это расследование, сделать вывод, что ты всегда испытывал недостаточно благоговения перед жизнью, поскольку снял гибель сотен, а то и тысяч людей? Только потому, что ты случайно там оказался?

Пленку с моими родителями, которые сидят за столом и едят, мы смотрим молча. В том числе и я; я ничего не комментирую, только отмечаю, что чего-то не хватает без музыки, без саксофона Михаэла. Возможно, не надо было ее показывать, приходит мне в голову, когда пленка подходит к концу.

– Герман, а почему ты назвал это «Жизнь ради смерти»? – спрашивает ваша жена, когда я останавливаю проектор и беру следующую катушку.

– Ах, то было такое время, – говорю я. – Высокопарные названия. Так из ничего делают нечто. В конце концов, это всего лишь мои родители. Я задумал еще и продолжение, но через несколько месяцев отец окончательно ушел к своей новой подруге, и мне больше не хотелось этим заниматься.

На следующей пленке мы снова в Терхофстеде. Вот мы идем по дороге на Ретраншемент, точнее, сворачиваем: я несусь вперед, чтобы увидеть, как они все выходят из-за поворота.

– Лодевейк, – говорите вы. – А тот кудрявый – Михаэл. Рон. Давид, та девушка рядом с ним – ее я все время забываю – его подружка, да как же ее звали-то?

– Мириам, – говорю я.

– Лаура, – говорите вы, когда мимо проходит Лаура.

Она идет под руку со Стеллой, но имя Стеллы вы не называете.

Потом мы в Звине. Я снимаю кусты чертополоха, а потом – белую полосу прибоя вдалеке, Давида и Мириам, которые отстали на дамбе, стоят и целуются.

Мы видим Лауру со спины, ее длинные черные волосы и следы, которые ее сапожки оставляют на песке.

Я обгоняю ее, я снимаю ее спереди. Лаура останавливается – она смотрит прямо в камеру, она отводит волосы с лица. Она смотрит. Она продолжает смотреть.

Я вставляю в проектор последнюю катушку. Белый пейзаж, пурга, синяя табличка с названием населенного пункта – «Ретраншемент, муниципалитет Слейс», – на ней шапка снега, но снег налип и на лицевой стороне, через табличку по диагонали идет красная черта.

Лаура. Лаура с пластиковым мешком для покупок, у нее на голове белая шапочка, камера приближается – снег на Лауриных бровях, на ее ресницах, – пока ее лицо не заполняет весь кадр, а затем становится нерезким и чернеет.

– Эту пленку так и не нашли, – говорю я. – Я только-только отнес ее в проявку, когда ко мне домой пришли и забрали все остальные.

Следы ног на снегу, камера медленно поднимается, мы видим начало моста, перила, под ними лед, – должно быть, это замерзшая вода какой-то реки или канала.

На противоположном конце моста стоит учитель истории Ландзаат. Он машет рукой – нет, скорее этот жест означает «ну давай поторопимся, пойдем дальше». Он поворачивается и делает несколько шагов, потом оглядывается и останавливается.

Похоже, его окликнули, поэтому он и остановился; за мостом он свернул налево, а теперь он указывает прямо перед собой и поднимает обе руки.

Еще некоторое время он продолжает так стоять; он довольно далеко, но по его жестам, по движениям его тела видно, что он что-то говорит, может быть, что-то спрашивает, – белые облачка вырываются у него изо рта.

Он начинает возвращаться, он поднимается на мост и останавливается опять. Он что-то говорит (спрашивает). Он на что-то указывает.

Потом он пожимает плечами, поворачивается, снова идет по мосту до конца и сворачивает направо.

43

Первые полчаса они не говорят почти ничего. Они идут то рядом, то – там, где тропинка становится у´же, а снег глубже, – друг за другом.

Всю прошлую ночь Ян Ландзаат не сомкнул глаз; он ворочался в постели – тихонько, стараясь не шуметь, но при малейшем движении кровать скрипела. Широко раскрыв глаза, он смотрел на дощатый потолок; клетчатые занавески на окне он оставил раздернутыми, балки и доски были хорошо освещены снаружи уличным фонарем – он убедился, что при таком свете видны даже облачка от его дыхания.

Он раздумывал; это было лихорадочное (другого слова не подберешь) раздумье, его голова пылала от кувыркающихся друг через друга и трущихся друг о друга мыслей. Ему надо было отлить, но он оставался в постели, пока это не стало причинять боль, и только тогда пошел вниз.

Шаг за шагом в его ворочающейся и кружащейся голове начинали вырисовываться контуры какого-то плана. Плана, который он к первым проблескам рассвета окрестил планом «Б», – он беззвучно засмеялся от такого названия: план «Б». Это звучало как нечто из приключенческого романа, из боевика, в котором спецназ занимает остров со скалистого северного берега, а не с усеянного минами пляжа на южной стороне.

Первую часть этого плана он уже выполнил, еще не зная, что будет делать дальше. Вчера вечером, после того как еще раз было решено, что он остается здесь на ночь, он пошел взять из машины дорожную сумку; дорожную сумку и бутылку виски, наполненную уже меньше чем на четверть.

Это был какой-то импульс. Подчиняясь этому импульсу, он занял место за рулем и открутил с бутылки колпачок. Когда он запрокинул голову и как можно ровнее направил поток обжигающей жидкости себе в глотку, его взгляд остановился на лампочке.

Она находилась на потолке, в середине, чуть позади двух передних кресел. Впереди, рядом с зеркалом заднего вида, была еще одна такая же. Лампочка, установленная для того, чтобы в темное время суток можно было, например, свериться с картой.

Лампочка в середине потолка служила для удобства пассажиров на заднем сиденье. Иногда, когда он вечером вез дочек обратно домой, они спрашивали, можно ли ее включить, чтобы почитать журнал или книжку комиксов.

Раза два-три за прошедший год они забывали выключить эту лампочку. На следующее утро аккумулятор был разряжен, и ему приходилось возиться с проводами для прикуривания или даже звонить в службу техпомощи. Он сделал еще глоток, включил лампочку, привинтил колпачок обратно на бутылку, засунул ее в сумку и вышел из машины.