Ундина особых кровей - Ирина Матлак

Пока я дошла до Слезных трущоб, начался снег. С неестественно темного для этого времени суток неба падали мелкие снежинки, обещающие обернуться настоящей метелью. Но это не мешало обитателям трущоб вести излюбленный образ жизни: кто-то с элем наперевес стены хибар подпирал, кто-то прямо у мусорных баков спал, а из дома семьи Рива доносились полные страдания вопли — никак теща у них до сих пор гостила.

Идя сюда, я боялась, что папы не окажется дома. Но еще больше боялась, что застану его неадекватным и спящим в обнимку с пустой бутылкой. В последнюю нашу встречу я радовалась, что он взялся за ум, прекратил пить и вернулся работать в каменоломню. Но кто знает, что могло произойти за то время, пока мы не виделись…

— Фрида? — удивленно спросил прилично выглядящий открывший мне дверь мужчина. А затем повторил уже радостно: — Фрида!

Поднебесные, а ведь он и впрямь изменился… Похорошел, как будто даже помолодел!

— Папа? — не менее удивленно выдохнула я и, всмотревшись в знакомое, но ставшее словно бы новым лицо, так же радостно воскликнула: — Папа!

Поддавшись душевному порыву, крепко его обняла, и он тоже меня обнял — как-то по-родному, по-особенному тепло. А когда я вошла в дом, меня ждало еще одно приятное открытие: он тоже изменился к лучшему. Полы блистали чистотой, дверца на старом комоде больше не отваливалась, на полке появилась симпатичная ваза. На полу в гостиной обнаружился не самый новый, но вполне добротный ковер, рядом с которым виднелась латка — и прогнивший пол был заделан!

Хотя, пожалуй, пирог на кухне удивил меня еще больше. Да-да, самый настоящий пирог — с аппетитной сеточкой теста сверху и ягодной начинкой.

— Откуда? — изумленно спросила я, взяв симпатичную, стоящую на столе чашечку.

— Да вот… — неловко улыбнувшись, папа взъерошил волосы. — В Троуэне работаю, ты же знаешь. Оклад повысили…

Я едва ли верила собственным глазам. Все признаки — особенно пирог! — говорили о том, что основная причина таких поразительных изменений кроется вовсе не в окладе, а в некоей чудесной женщине. Определенно чудесной, раз происходит такое!

Угощаясь ароматным отваром на скромной кухоньке, я чувствовала себя одновременно и дома, и в гостях. Все-таки он очень изменился, наш дом, и дело было не столько в изменениях внешних, сколько в самой атмосфере. Казалось, это старое, видавшее виды строение сбросило с себя серый налет и сумело наконец задышать. А вдохнул в него жизнь не кто иной, как мой отец, вставший на правильный путь.

— Что? — спросил папочка, поймав мой пристальный взгляд.

Я улыбнулась:

— Прости. Просто смотрю на тебя и не узнаю…

— Не, дочь, ты не думай, — напустив суровый вид, он приосанился. — Я каким был, таким и остался. Только с выпивкой завязал — душой своей пропащей клянусь, ни капли больше в рот не беру!

— Ничего она не пропащая, — возразила я, чувствуя за него несказанную гордость. — Ты у меня молодец. Самый настоящий молодец, вот!

Отец сегодня шел в ночную смену, так что целый день мы провели вместе. Сколько я себя помнила, это был самый продолжительный отрезок времени, когда мы неразлучно находились вдвоем. Действительно вдвоем, а не я — в своей комнате, а папа — на полу в своей.

На ужин я приготовила купленную синеводку, потушила овощи, и мы снова сидели за столом вместе. Тогда я и затронула тему, к которой не знала, как подступиться последние несколько часов. Мне не хотелось напоминать папе об Аэлине и тем более рассказывать, что я с ней виделась, но все же этот момент требовалось прояснить до конца. Вот и спросила — осторожно, тщательно подбирая слова, чувствует ли он до сих пор действие приворота. При этом упомянула, что если да, то можно заказать из столицы специальное зелье, деньги на которое я обязательно помогу собрать.

Вообще-то меня мучила совесть из-за того, что купленное зелье я совершенно бездарно потратила на лорда Рея, который, как оказалось, в нем не нуждался. А о родном отце в то время думала в последнюю очередь…

— Нет, Фрида, — выслушав, серьезно произнес он. — Никакое зелье мне не нужно. Вся дурь приворотная, она вот здесь, понимаешь? — Папа положил руку на сердце, а через миг постучал пальцем по виску: — И вот здесь. Если сам с ней не захочешь справиться и дурь эту не преодолеешь, ничто не поможет.

Взвесив сказанное и внимательно посмотрев ему в глаза, спорить я не стала.

— Но если что, ты все-таки дай знать, — попросила на всякий случай и с улыбкой добавила: — Деньги соберем, мне ведь тоже что ни неделя, то оклад повышают…

— Тревожно мне, — неожиданно проронил отец, поглядев в окно, за которым совсем стемнело. — Опасно сейчас в Сумеречье. Всегда неспокойно было, но сейчас вообще ши знает что творится! А ты на своей службе в самом эпицентре находишься.

Я вздрогнула: знал бы ты, папочка, насколько…

Вновь на меня посмотрев, он передернул плечами и нахмурился:

— Не, Фридка, ты меня не слушай. Продолжай служить! Чтобы самых высоких чинов достигла и никогда не смела отступать! Слышишь, дочь? За мной всякие грехи водятся, но трусом никогда не был. И ты не будь!

— Не буду, — тихо пообещала и ему, и самой себе. — Больше не буду.

Чувствовала, что пускай не быстро, постепенно, но я все же менялась. Перемены в моем случае были неизбежны, и каждая трудность, каждое пройденное испытание на прочность только их усиливали. Больше всего на свете мне хотелось достойно служить, принести клятву ловцов и пополнить ряды тех, кто посвятил жизнь защите королевства. И при всех изменениях, при всех встречающихся трудностях в душе всегда оставаться собой.

Уходить мы с папой намеревались вместе. Я — обратно в корпус, он — на работу.

Пока он собирался, я убрала со стола, помыла посуду и, еще немного полюбовавшись на новый сервиз, отправила его на полку. Напоследок окинув кухню внимательным взглядом, удовлетворенно кивнула и уже собралась уходить, когда внезапно ощутила… холод.

Сначала подумалось, что папа открыл входную дверь, но уже в следующую секунду эта мысль была опровергнута и отброшена. Такой холод был мне знаком. И мгновенное понимание того, что он означает и от кого может исходить, сковало душу такими ледяными тисками, что стало трудно дышать. Это была магия — страшная, темная, с которой мне приходилось сталкиваться уже не единожды.

— Папа… — прошептала я.

И опрометью бросилась вон из кухни.

Вихрем вылетев в коридор, я побежала в прихожую и, не застав там отца, бросилась к его комнате. Рывком распахнув дверь, с бешено колотящимся сердцем ворвалась внутрь, отчаянно надеясь, что мои опасения не оправдаются, и… застыла. Как каменная статуя, как ледяное изваяние, как глыба безмолвная!

Комнату освещал лишь тусклый свет лампы, вышедшей из подпольных мастерских дроу. Все окружающее окутывал полумрак, в котором мое внимание сразу привлекла стоящая у окна фигура — высокий широкоплечий мужчина, как и многие опасные личности, прячущийся под плащом, из-под которого выглядывали носки черных сапог. Капюшон был откинут, но лицо скрывала тень. Я видела только широкий, заросший щетиной подбородок, твердую линию губ и небрежно растрепанные черные волосы. Но куда важнее не то, что я видела, а то, что чувствовала.