Юрий Ларин. Живопись предельных состояний - Дмитрий Смолев

конечно, что кого-то из них больше привлекала сама личность автора, нежели художественные качества его произведений. Словосочетание «сын Бухарина» не то чтобы звучало как устойчивый бренд, но, безусловно, вызывало любопытство у части западной аудитории. И все-таки преобладал, пожалуй, интерес именно к его живописи – хотя и не «актуальной», не выраженно андерграундной, однако во многом особенной, «другой» по отношению к репертуару советских художественных салонов.

Своеобразным рубежом, начиная с которого творчество Ларина стало набирать популярность в иноязычной, дипломатическо-журналистской среде, послужила его выставка 1982 года в Московском драматическом театре имени Ермоловой. Точнее говоря, та выставка была «полуперсональной», на двоих с Евгением Кравченко – участником «второй бригады Волкова», выходцем из Средней Азии, который к тому времени уже лет пятнадцать как обитал в подмосковном городе Воскресенске. Про Евгения Николаевича мы расскажем чуть подробнее в следующей главе – будет там для этого повод; а здесь упомянем лишь, что главной темой его живописи всегда оставался Восток – и в географическом, и в символическом смысле.

Об устройстве художественных выставок в не типичном для того периода месте вспоминает Александр Александрович Волков:

Первая выставка у нас с Валерием была в Театре имени Ермоловой, вдвоем мы выставлялись, к нам хорошо относился Владимир Андреев, главный режиссер этого театра. Тогда только возникали такие формы общения, выставок в театре или еще где-то, потому что «мосховская среда» была достаточно жесткая ‹…› И вот после того, как прошла наша выставка, возникла идея сделать выставку и Жене Кравченко, нашему другу и ученику Валерия, – там же в Ермоловском театре. Нужно было найти ему пару: они любили парные показы. И тогда Валера предложил ему Юру как компаньона.

Добавим, что в тот момент возникла не очень характерная для Ларина ситуация, когда круг его профессионального общения вступил во взаимодействие с кругом околодиссидентским. Вернее, как раз второй подключился к первому. Об этом рассказала искусствовед Галина Ельшевская:

Я писала про его выставку 1982 года в Театре имени Ермоловой. Почему я оказалась этим человеком? Потому что меня на это дело «завербовали» и познакомили с ним некоторые люди. Это был такой круг, очень занятный: дети старых большевиков – естественно, погибших ‹…› На тот момент, когда придумали делать выставку Ларину в Театре Ермоловой, была такая компания: Зоря Николаевна Борц, к тому моменту жена Игоря Пятницкого, тут смотри историю ВКП(б); еще в эту команду входил Джулиано Грамши, опять же смотри историю, несколько другую. Словом, там было некоторое количество людей, которые сильно не любили советскую власть, но у всех у них была такая презумпция, что если бы их родители были живы, все это было бы немного приятней для глаз. Можно отмести эту презумпцию как ложную, но она существовала. А советская власть на тот момент к ним относилась, что называется, лояльно.

И они стали искать каких-то искусствоведов, но все боялись. Не знаю, к кому именно, но к кому-то они обращались. В результате попросили написать меня, я посмотрела работы, и они понравились мне до чрезвычайности. И я написала. Вот история нашего знакомства. Надо сказать, что хотя Ларин входил в этот круг, но был в нем человеком наиболее аполитичным. Прямо скажем, был аполитичным совсем. Его интересовало его искусство.

Компоненты, происходящие из разных страт, включая театральную, удачно сошлись воедино, и выставка состоялась. Правда, ее открытие прошло не совсем в той обстановке, на которую рассчитывало руководство театра. Оно еще могло ожидать каких-нибудь эскапад со стороны особо ранимых приверженцев соцреализма (как раз незадолго до того, на обсуждении выставки братьев Волковых, имел место подобный прецедент: по словам Натальи Алексеевой-Штольдер, «кто-то пришел и начал обличать: „Что это такое, буржуазная мазня!“»). А вот к нашествию вальяжных иностранцев психологически никто готов не был.

Ольга Максакова так передает рассказ мужа об атмосфере вернисажа:

В 1982 году на выставку в Театре имени Ермоловой приехало почти все посольство Италии, и другие послы тоже были – благодаря Джованни. Главный режиссер театра пришел в недоумение: «Что происходит?» Валерий Волков ему только тогда сказал, что один из участников выставки – сын Бухарина. У Владимира Андреева волосы встали дыбом, он опасался непредсказуемых последствий… После этой выставки иностранцы, дипломаты и журналисты, что-то начали у Юры покупать.

Была замечена экспозиция и некоторыми представителями цеха художественной критики – как минимум, будущими его представителями. Своим воспоминанием с нами поделился Михаил Боде, известный арт-критик и историк искусства, а в ту пору – студент МГУ.

Впервые я услышал о Ларине в 1982 году от своего двоюродного брата, художника Владимира Надеждина-Бирштейна. Он взял меня с собой на выставку Юрия Ларина и Евгения Кравченко, которая открывалась в фойе театра имени Ермоловой. Впрочем, не только рекомендация кузена подвигла меня на этот культпоход (я вообще-то не возлагал особых надежд на тогдашнее отечественное искусство). Дело еще в том, что как раз именно в тот год наше отделение истории искусства при истфаке МГУ обязали завести обязательный же для всех студентов-четверокурсников семинар «Художественная критика».

Вряд ли наши предшественники подозревали о существовании возможности научить всех и каждого этому сугубо индивидуальному промыслу. Но в этом деле, видимо, был абсолютно уверен Александр Ильич Морозов, известный искусствоведческий чин в Союзе художников, который только что начал читать в МГУ свой курс по искусству от послеоктябрьской поры до наших дней. Он-то и дал нам, студентам, задание написать рецензию по поводу выставки того или иного художника-современника (ветераны не принимались в расчет – таково было условие).

То, что я увидел на выставке в театре Ермоловой, буквально сбило меня с панталыку, тогдашнему студенту не к чему было «пристегнуть» то, чем занимался Юрий Ларин. Собственно, этому и была посвящена моя рецензия (она же курсовая), которая состояла из сплошных вопросов. Рецензия же на мою курсовую от ведшего семинар была короткой: «А вы знаете, что Ларин – сын Бухарина?» Что мне было ответить? «А это как-то отразилось на его живописи?»

В письме Стивену Коэну от 25 октября 1982 года Ларин написал:

Моя выставка пользовалась большим успехом в кругах интеллигенции, она была организована друзьями, в один из дней на выставке был концерт одной из лучших виолончелисток мира Наталии Гутман. Она играла произведения Шуберта, Шумана и Брамса.

И впоследствии Юрий Николаевич расценивал тот показ как свой первый публичный успех – пусть не оглушительный, но чрезвычайно для него значимый: «Признание ко мне пришло только в 1982 году».

Добавим, что благодаря именно этой выставке сотрудники Московского областного краеведческого музея, расположенного тогда на территории бывшего Воскресенского Ново-Иерусалимского монастыря в