Убить отступника - Олег Мазурин

– Да уж, – только и вымолвил генерал. – Еще чуть-чуть, и я бы умер от разрыва сердца.

Мертвые губы Веры растянулись в улыбке – дух Пестеля рассмеялся.

– Извините, Александр Дмитриевич, что не успел предупредить вас о своем перевоплощении. Хотел вам сюрприз сделать.

– Благодарю, Павел Иванович, сюрприз удался вам на славу, что и говорить.

Самообладание уже вернулось к Голевскому. Ну и потусторонняя субстанция, ну и нечистая. По крайней мере, она настроена миролюбиво к нему и не хочет причинить зла.

Энергетическая субстанция продолжала:

– Что я хотел сказать еще. Надоело мне, Александр Дмитриевич, скитаться по чужим телам. Не стал я властителем России, да и Бог с ним. Через сорок дней, если я не вселюсь в кого-нибудь, а я точно не вселюсь, надоели эти шестилетние страдания, я перейду на третью ступень бытия – небесную. Оттуда нельзя вернуться в земную жизнь. Это слой – это весь земной разум, история, все знания, прошлое, будущее. Там далее четвертый уровень – вселенский. Индусы называют эту энергию праной. От него питается все живое. Это положительная созидательная энергия. Это заблуждение, что смерть примиряет всех, здесь всем воздается по заслугам. Души с более сильной энергетикой уходят выше. Мы кирпичики вселенского разума – единая система. Мы – это Он, а Он – это мы.

– А как вы, Павел Иванович, покидали тело на время? Ведь кто-то из слуг мог посчитать, что вы умерли и запаниковать, вызвать лекаря.

– Я под страхом смерти приучил слуг и Макарова не входить ко мне, покамест не прозвенит колокольчик. На всякий случай запирался изнутри в своем кабинете: вдруг кто войдет, а я бездыханный лежу. В основном покидал свое тело ночью. Но вы, Голевский, своей неутомимой активностью и нечеловеческой неуязвимостью заставили меня даже днем покидать мое телесное пристанище. Тогда я выдумал для прислуги еще и послеобеденный сон.

– Ясно.

– Будете на том свете, Голевский, тоже привыкнете к мертвецам, как и я. А покамест желаю вам земного счастья, Александр. Как и Дарье Николаевне. Я полагаю, о нашем разговоре не следует распространяться: все равно никто вам не поверит. Пусть Бенкендорф думает о заговоре графа Дубова, а не о заговоре № 2 давно упокоенного Пестеля. Пускай этот «патриот России» вешает себе ордена на грудь. Но вам можно вешать, вы заслужили. Я умею достойно проигрывать. А теперь прощайте, Голевский! Я еще подумаю, уходить мне окончательно на следующий уровень или подождать… А пока о'ревуар, месье Голевский!

Голова покойницы, невольного медиума, безжизненно упала на подушку. Тело замерло…

Капитан вздрогнул. Из макушки умершей вдруг закурился серебристый дымок, завился красивой тонкой спиралью, поднялся вверх и превратился в серебристый шар. Он так ярко светил, что Голевский прикрыл глаза ладонью. Шар просверкал, просверкал какое-то мгновение – и исчез.

Когда Голевский вышел из спальни, на нем не было лица. На голове прибавилось седых волос. Его трясло. Присутствующие в доме решили, что он потрясен смертью Веры. Он их не стал разуверять. …Дух Павла Ивановича с насмешкой наблюдал за Голевским с высоты своего неземного полета.

Ему хотелось крикнуть напоследок капитану: «Запомни, Голевский, мы – это ОН, а ОН – это мы!», но не было для этого подходящего тела. И дух полетел прочь. Легко, свободно. Серебряный шар поднимался все выше и выше, пока не исчез в сумрачных облаках зимы.

Он видел как бы все со стороны…

Осенью 1832 года состоялась свадьба Дарьи Боташевой и Александра Дмитриевича Голевского. На торжественном празднике присутствовали: сам государь император Николай Павлович, члены его семьи, великий князь, сенаторы, губернаторы и конечно шеф жандармов Бенкендорф. Генерал получил от императора графский титул и весь светился от радости.

Приехал на торжество и родной брат Голевского – Никита. С женой и с детьми. Была на свадьбе и тетушка. Из Казани прибыл ее сын – Андрей со всем своим семейством.

Свадьба была роскошной. Было море цветов, поздравлений, подарков. Старый князь Боташев был безумно рад торжеству и горд присутствию на нем императорского величества и всего высшего света. Старый суворовец будто помолодел лет на десять. Так он был доволен счастьем своего единственного оставшегося чада. Жаль, что княгиня не дожила до этого светлого часа: не выдержав смерти Веры, она вскоре скончалась.

Через год у четы Голевских родился прекрасный сын, похожий на Александра Дмитриевича, а год спустя – прелестная дочь, точная копия Дарьи Николаевны.

Голевский выпустил книгу «Пословицы, поговорки и сказания народов Урала и Сибири» и написал кучу статей. Потом вышел в отставку и уехал в свое имение. Стал писать романы, которые пользовались огромным успехом у столичной публики. Дарья Николаевна сосредоточилась всецело на воспитании и обучении своих детей.

Сын пошел по стопам отца и вступил в гвардию, в Измайловский полк, дослужился до генерал-майора, дочь Голевского удачно вышла замуж за родственника Мордвинова и родила впоследствии пятерых детей.

Князь Боташев умер в 1841 году. В том же году скончался и сиятельный жандарм граф Бенкендорф. Графа Переверзева постигла та же участь, но год спустя. Он отдал Богу душу в 1842 году в городе Енисейске. Умер от туберкулеза.

Сын Михаила Боташева – Иван, рожденный в далекой Сибири, был привезен в Петербург и устроен по протекции Голевского в Морской кадетский корпус, затем Иван стал морским офицером. Погиб в Севастополе во время войны с англичанами.

Журавлев женился на местной жительнице, она родила ему троих детей. Амнистировали полковника, как и многих оставшихся в живых декабристов, в 1856 году по высочайшему указу Александра II-го. Разрешили вернуться в Россию. Журавлев выбрал Нижний Новгород. Там находилось имение его родителей. Впоследствии Голевский со своим отпрыском пару раз посещал Журавлева. Полковник издал книги «Воспоминания о сибирской ссылке», «Быт абаканских татар» и «Флора и фауна Енисейской губернии».

Дух Пестеля – серебряный шар – больше не появлялся на пути Александра Дмитриевича. Видимо, перешел на следующий уровень или, передумав, вселился в какого-нибудь заговорщика или Диктатора. Голевский вспоминал о субстанции Пестеля как о необычном сне. Но иногда предательская мысль посещала его: действительно ли в том потустороннем мире все так, как описал полковник? Ведь он говорил так правдоподобно. Или все там по-другому? А может, это фантом? И не было никакого духа Пестеля. Вероятнее всего, это было временное помрачнение рассудка от пережитого горя, такое же бывает.

Так или иначе, но одна фраза духа Пестеля, реально существовавшего тогда или причудившегося наяву, хорошо врезалась в память Голевскому: «Мы – это ОН, а ОН – это мы». В это высказывание он точно поверил и верил до конца жизни.