Где живет моя любовь - Чарльз Мартин

Откинувшись на подушку, я вцепился руками в раму кровати, стараясь остановить бешеное вращение комнаты и всего мира. Кто-то – Эймос или, быть может, пастор Джон – что-то сказал, но я не расслышал слов, показавшихся мне просто невнятным шумом. Когда заговорила Мэгги, я кое-что разобрал – она сказала, что никуда не уйдет, но я чувствовал себя как человек, который оказался на вершине Эвереста без кислородного баллона, и не сумел ничего возразить.

Какое-то время спустя я предпринял еще одну попытку открыть глаза. Разглядывая комнату сквозь частокол собственных ресниц, я увидел, что окно находится справа от моей койки и в него льется дневной свет. Кроме того, я почувствовал, что у меня замерзли ноги. Немного погодя я уловил и запах духов Мэгги. В воздухе отчетливо пахло «Вечностью» – я узнал этот запах даже несмотря на густую вонь «Пайнсола». Моя голова по-прежнему была как будто деревянная, но опухоль на левом глазу немного уменьшилась – кое-что я им видел и решил, что это хорошая новость.

Потом мне показалось, что кто-то легко касается шрама на моей левой руке. Медленно повернув голову, я увидел Мэгги, которая пристально смотрела на меня. Взгляд ее показался мне вопросительным, и я прошептал чуть слышно – на большее я просто не был способен:

– Хочу есть.

Мэгги улыбнулась, и по лицу ее заструились слезы.

– Чего бы тебе хотелось?

– Как обычно… Яйца. Тосты и сыр. Немного бекона. Оладья или печенье. Может быть даже…

Она поцеловала меня в лоб, и я почувствовал, как несколько горячих слезинок упали мне на кожу. Потом она вышла. Пока дверь была открыта, я услышал, как в коридоре что-то громко объявляют по внутрибольничной связи, и почувствовал, как у меня на руке надувается резиновая манжета автоматического тонометра. Все понятно, я – в больнице.

Через несколько минут Мэгги вернулась – я услышал, как скрипят по навощенному линолеуму ее кроссовки. Поставив поверх моего живота столик на коротких ножках, она водрузила сверху поднос. Омлет еще дымился, к тому же он был приправлен каким-то необычным сыром, какого я еще никогда не пробовал. Не могу даже описать, как это было вкусно! Чтобы запить это божественное блюдо апельсиновым соком, я попытался сесть, но острая боль в ребрах заставила меня передумать. Проблема, впрочем, решалась просто – Мэгги поднесла к моим губам соломинку, и я стал пить сладковато-кислый сок с большим количеством мякоти, который показался мне таким же вкусным, как омлет. После этого я не спеша съел кусочек жареного бекона, пару крекеров с маслом и медом, две порции мамалыги, еще бекона и снова запил соком.

Наевшись, я откинулся на подушку, перевел дух и прикрыл глаза.

– Мне кажется, к подобному легко привыкнуть.

Мэгги наклонилась ближе – я почувствовал ее дыхание на своем лице.

– Я-то вряд ли привыкну, – сказала она, и я догадался, что она улыбается и плачет одновременно. – Я чуть с ума не сошла. Просто не представляю, как ты… как тебе удалось…

Я откинул одеяло (на мне оказалась новенькая пижама в цветочек), похлопал ладонью по матрасу и поднял руку. Мэгги легла рядом и положила голову мне на плечо. Я уже засыпал, когда меня внезапно поразила одна мысль.

– А что с Амандой? – спросил я, открывая глаза.

– Аманда дома… – сонным голосом отозвалась Мэгги. – Ее выписали два дня назад.

Эти слова дошли до моего сознания далеко не сразу, но в конце концов я все-таки понял, что меня в них смущает.

– Два дня назад?.. – переспросил я. – А я-то сколько здесь пролежал?

– Пять дней.

Пять дней!.. Я подумал о том, что все это время Мэгги сидела здесь со мной. Это означало, что в течение недели, если считать со дня похищения Аманды, она почти не спала. Мысленно я попытался припомнить все, что произошло с нами, со мной…

– Блу?.. – спросил я.

Мэгги глубоко вздохнула, и я понял, что на этот вопрос ей отвечать не хочется. Она так ничего и не ответила – только покачала головой.

Меня выписали из больницы через неделю после того, как Уиттакер попытался проломить мне голову каминной кочергой. Сам он остался жив; как я узнал, его отвезли в медицинский центр, который специализировался на травмах позвоночника. Но даже если бы его в конце концов выпустили из тюрьмы, в чем мы сомневались, остаток жизни он в любом случае был обречен провести в инвалидной коляске.

Что касалось меня, то я отделался сильнейшим сотрясением мозга. Как сказал мне врач, еще немного – и речь шла бы уже о несовместимой с жизнью черепно-мозговой травме. К счастью, в больницу меня доставили быстро, но персоналу никак не удавалось привести меня в сознание. Врачи опасались, что внутренняя гематома могла вызвать необратимое повреждение мозга, но, как я впоследствии узнал от Мэгги, Эймос не поверил в мрачный диагноз и не уставал повторять, что голова у меня крепкая и я непременно выкарабкаюсь. Поначалу его слова служили ей слабым утешением, поскольку как только я приходил в себя, меня тут же начинало рвать, после чего я снова проваливался в беспамятство. О том, что у меня сломаны еще и ребра, медперсонал узнал только на четвертый день моего пребывания в больнице – Мэгги, взявшись меня обмыть, заметила у меня на боку черный кровоподтек, но по сравнению с сотрясением это был сущий пустяк.

Но все обошлось, и меня выписали. Из больницы мы сразу отправились к ветеринару, чтобы забрать Блу. Держа в руках картонную коробку с телом моего преданного друга, я невольно подумал о том, что Блу, безусловно, заслуживал лучшей участи.

Когда мы уже выезжали из города, я сказал Мэгги, что хотел бы заехать в садовый центр, и она кивнула.

В садовом центре я разыскал Мерле, объяснил, что мне нужно, и он помог мне выбрать три лучших саженца. Погрузив их в фургон, мы наконец поехали домой. Там я выкопал яму рядом с могилой нашего сына и, опустив в нее коробку, попытался что-нибудь сказать, но не нашел слов. Видя, что я молчу, Мэгги шагнула ко мне и взяла под руку, а я… я чувствовал себя так, словно собирался закопать в землю часть собственного сердца.

Вытерев слезы ладонью, Мэгги прошептала:

– Спасибо тебе, Блу, за то, что ты заботился о Дилане, пока меня не было.

Я встал на колени возле могилы и в последний раз погладил Блу по холодной голове. Потом – стиснув зубы с такой силой, что они могли бы треснуть – я накрыл коробку крышкой и взялся за лопату. Забросав могилу землей, я выпрямился, задумчиво опираясь на черенок. Что-то беспокоило меня. Мне казалось, я чего-то не сделал, забыл о чем-то важном. Наконец меня осенило, и я снова опустился на колени, склонив голову к самой земле.

– Эй, Блу!.. – позвал я. – Раз уж ты оказался там раньше меня, позаботься о наших детях, о всех троих. Даже в раю им наверняка понадобится друг, с которым можно побегать и поиграть!

Слезы текли по моему лицу и уходили в землю – туда, где лежал наш любимец. И пусть его сердце не билось, я знал, что он меня слышит и понимает.