Пандем - Марина и Сергей Дяченко

– Пандем в помощь, – пробормотал Миша. – Поехали, всадник.

И послал первый удар. Оба не ожидали, что он окажется таким сильным; картинка на экране переменилась разом – скакнуло давление, сократились мышцы диафрагмы, а сам Кирилл, запертый в ванне, вскрикнул от неожиданности:

– Ого…

Желая помочь ему, Миша убрал с экрана все картинки, кроме энцефалографа. Зелёная мохнатая линия моталась, изгибалась, за ней мерещились верхушки фантастического леса; Миша подумал, что такую вот картинку можно распечатать и подарить тёте Але, и она скажет, прищурившись, как мама: «Что ж, и это искусство…»

Кирилл закрыл глаза и расслабился. Зелёная пляска на экране пошла на убыль; до красной линии оставалось совсем ничего, а у Кира было ещё четырнадцать секунд, Миша успел подумать, что практика заканчивается. Что вот сейчас Кир минует зачётный момент, и можно будет с чистой совестью сворачиваться…

Возможно, Кир вспомнил что-то плохое. Так бывает, когда изо всех сил думаешь о хорошем; так или иначе, время подошло к отметке «шестьдесят», а зелёная линия не желала укладываться в рамки. Миша сжал зубы и дал второй импульс.

Кир подпрыгнул внутри «ванны». На экране бушевала зелёная метель; Миша удивлённо смотрел на непокорный, лезущий далеко за рамки график. Промелькнула – и тут же спряталась странная мысль: а ведь хвастун такой… И биохимию сдал на десять пунктов выше!

Нет, но почему первый, самый первый импульс оказался таким сильным? Ведь Миша всё сделал по инструкции… Если бы это был обыкновенный импульс, лёгонький, к которому все привыкли – Кирилл одолел бы задание играючи…

Усложнённая практика?

Кирилл пытался обуздать себя. Страх новой боли не давал ему сосредоточиться; Миша ничем не мог помочь, только «болел», как на стадионе. Время подошло к отметке «сто двадцать», график не держался в рамках, Миша дал третий импульс. Кирилл шумно задышал. Что же это он, подумал Миша.

– Давай! – закричал он, стараясь, чтобы голос звучал уверенно. – Ну чего ты!

На середине временного отрезка график чуть успокоился – но чем ближе подходила отметка «сто восемьдесят», тем труднее было Кириллу удержать себя в руках.

Четвёртый импульс. Кирилл заругался сквозь зубы и вдруг начал выкрикивать стихи – незнакомые Мише, чеканные строчки про какую-то древнюю битву; ритм строчек вплёлся в ритм графика и придержал его, пригасил, Миша ждал, сцепив пальцы, отметки «двести сорок»…

За десять секунд до контрольного времени график уложился в рамки. За три секунды – вывалился опять, вырвался, как пружина из коробки с чёртиком, у Миши когда-то…

Пятый импульс был в пять раз сильнее первого. Кирилл выгнулся мостом – опираясь за затылок и пятки – и вдруг заплакал совершенно по-детски, несмотря на свои пятнадцать лет. Трясущимися руками Миша вывел на экран полную картину Кирилловых внутренностей – и ничего не понял в мельтешении цветов, символов и цифр. Секунды бежали, Кирилл плакал, график скакал, как сумасшедший, сейчас будет шестой импульс, сильнее первого в шесть раз…

Им не засчитают практику? Или Кириллу не засчитают, а Мише… он ведь всё делает правильно! Он же не виноват…

Шестой импульс. Мишу трясло; неужели Кир не понимает, что, пока он не возьмёт себя в руки – это не кончится?

Что я делаю не так, лихорадочно думал Миша. Я должен как-то ему помочь? Что-то ему сказать?

– Кир! Давай, всего пару секунд… Ну вздохни поглубже! У тебя получится! Уже почти получилось!..

Не то. Не так говорю? Не о том? Или раньше надо было, а теперь Кирилл не слышит?

Время подошло. Он дал седьмой импульс; теперь ему казалось, что он спит и видит страшный сон. Надо проснуться; не может быть, чтобы это не кончалось. Когда-то кончится всё равно…

– Кирилл! Ну пожалуйста! Ну я тебя очень прошу! Ну давай!..

Он сам уже плакал, но Кириллу его слёзы ничем не могли помочь…

После девятого импульса картинка на экране вдруг сама собой погасла. Тестер отключился, лишённый энергии; в павильоне сделалось тихо, только выл запертый в «ванне» мальчик да стучали Мишины зубы.

* * *

– Сядь.

Мише было холодно. Таким далёким, отстранённым, непривычным был голос Пандема.

– Ну? – всё так же отстраненно спросил Пандем. Как будто задал вопрос и ждал ответа.

– Я что-то не так сделал? – спросил Миша, втягивая голову глубже в плечи и всё ещё надеясь услышать: нет, ты всё правильно сделал, это несчастный случай…

– Сколько импульсов ты отправил?

– Я не помню точно…

– Вспомни.

– Девять… Кажется.

– Какой силы?

– Первый был… кажется, двадцать единиц. Да… А дальше… больше. Кир не смог. Потому что… Он смог бы, но… Почему-то не вышло. Потому что мы в тот день сдавали биохимию, и мы устали, и…

Миша замолчал под неподвижным взглядом того, кто смотрел на него сверху, из темноты: одни глаза, страшно…

– П-пан… Пожалуйста. Скажи мне, что я не так сделал. Ну что? Я же… я понимаю… Но что я сделал не так?

Молчание.

– Я только делал… выполнял… Это же твоё задание, я думал, так и надо!

Мише и прежде приходилось пугаться под этим взглядом – а чаще просто в ожидании его. Пугаться, стыдиться, плакать, но такого… странного выражения, какое было сейчас в устремлённых на него глазах, он не видел у Пандема никогда.

Ему захотелось сделаться маленькой-маленькой точкой – а потом раствориться в воздухе, исчезнуть, будто и не было.

* * *

– Ким, – сказала Лерка, и он оставил возню с кулинарным комбайном. Наконец-то обернулся к сестре; подошёл и уселся рядом на поросший мхом диван:

– Я не думаю, что стоит так переживать. Большая часть ребят через это проходит… Тем ценнее будет радость преодоления. Ты увидишь – Мишка ещё всех нас порадует…

– Мне странно, – сказала Лерка. – Как ты думаешь… Не может Пан сойти с ума?

– Действительно, странно, – сказал Ким, помолчав. – Почему?..

– Потому что он меняется, – сказала Лерка. – Он… мне кажется, он противоречит сам себе. Если его развитие зайдёт так далеко… Сверхсложная система, она ведь такая неустойчивая… нет?

– Нет, – сказал Ким. – Во всяком случае, в истории с Мишей никакого противоречия нет.

Лерка обняла себя за плечи, будто пытаясь унять дрожь.

– Если правила предложенной тебе игры требуют, чтобы ты был палачом – выламывайся из этой игры, – сказал Ким. – Меняй правила. Ты можешь – и должен – останавливать эксперимент, если понимаешь, что он бессовестный. Нечестный. Жестокий… Пан утверждает, что Мишка был близок к тому, чтобы сам это понять.

– Не всякий человек способен восстать даже против родителей, пробормотала Лерка. – Которые любят, которые вырастили… А он хочет, чтобы ребёнок восставал против него. Это разрушение… каких-то очень глубоких базовых слоёв. Он разговаривал с ним в колыбельке… Он был для него… видишь ли, Ким, мне всё это время казалось, что Пан – Мишкин отец. Мне так хотелось в это верить… И вот теперь он хочет, чтобы Мишка был пандемоборцем…