Срыв (сборник) - Роман Сенчин

Правда, обстановку комнаты Ирина рассмотрела чуть позже, когда они с Сергеем заняли места на полу, усевшись по-турецки, и ждали спектакля. А поначалу всё ее внимание было обращено на публику…

В толпе на Невском, в метро, в кафе она часто встречала странного вида парней и девушек. Одни были длинноволосые и лохматые, в каких-то слишком цветастых рубашках навыпуск, в тертых до белизны джинсах, другие – в слишком шикарных пиджаках и платьях, в которых только, кажется, консерваторию посещать, с прическами, будто минуту назад из парикмахерской вышли, в руках у некоторых молодых людей были тросточки, а у девушек (скорее юных дам) – солнцезащитные зонтики. Но и те и другие, одетые совершенно по-разному, были именно странными, слегка даже пугающими и в то же время притягивающими взгляд, вызывающими у Ирины, да и явно у многих, кто на них смотрел, какую-то раздражающую зависть… И вот сейчас таких собралось в этой тоже странной, как не из нынешнего века, многооконной зале человек пятьдесят. Они курили, собравшись кучками, разговаривали между собой вроде и по-русски, но непонятными Ирине фразами, с непривычной интонацией; компашка ребят с одинаково крашенными в коричневый цвет, стоящими дыбом волосами и спускающимися чуть не на шею узенькими бакенбардами гоняла по кругу бутылку вина.

Сергея узнавали, останавливали на каждом шагу, здоровались, улыбались ему, и он тоже здоровался и улыбался, но не как равным, а как-то несколько свысока. Хотя, может быть, Ирине просто казалось это из-за его высокого роста, ее нежелания видеть Сергея кому-то равным… Он ни с кем не знакомил Ирину, и ее вроде как не замечали, и ей становилось обидно. Будто Сергей прицепил ее, как какую-то брошку или запонку, мелкую безделушку, о которой каждую минуту вспоминать необязательно. Да, впрочем, и сам он откровенно не выражал особого желания разговаривать со встречающимися, а поздоровавшись, перебросившись фразой-другой, шел дальше, к подобию сцены.

– Эй, Серег, здорово! – раздалось хрипловатое, бесцеремонно-громкое приветствие.

Среди всеобщего шелеста голосов, десятков предыдущих мягких «привет», «хай», «о-о» уличное, почти наглое «эй» и тяжелое «Серег, здорово» ужалили Ирину, точно короткие удары током. И почему-то захотелось прокашляться… А Сергей остановился, огляделся, отыскивая того, кто их послал.

У батареи на корточках одиноко сидел щуплый патлатый паренек в оранжевом свитере грубой вязки, голубоватых и грязноватых джинсах. Ирине показалось, что ему лет пятнадцать, не больше… Сергей вдруг посветлел, заулыбался искренне, резко шагнул к сидящему; державшую его под руку Ирину дернуло. «Как болонка на поводке», – кольнуло сравнение.

Патлатый медленно, словно бы нехотя поднялся, вытер ладонь правой руки о штанину…

– А ты чего здесь, сторонник антисоветского реализма? – спросил Сергей, и в голосе появилась еще не слышанная Ириной игривость.

– Да как, – патлатый покривил тонкие губы, – абсурд – тоже ведь явление антисоветское. А если как следует поразмышлять, то реализм и абсурд в процессе бытия оказываются синонимами.

– Хм, не размышлял, – усмехнулся Сергей, – но наверное. С тобой, Джек, не поспоришь. – И, словно наконец вспомнив об Ирине, представил ее патлатому, а патлатого – ей: – Знакомьтесь. Ирина, студентка, будущий архитектор. А это Евгений Ищенко, очень известный в узких кругах драматург и режиссер. Недавно поставил «Котлован», нажил благословенные неприятности.

– Что? – не поняла Ирина, но патлатый не дал Сергею объяснить – пожимая ей руку, уточнил:

– Можно звать просто Джек. Так привычней.

Ирине он не понравился. Низенький, достающий макушкой ей до переносицы, худой, но с уже выпирающим под свитером брюшком мальчишка, а на мальчишеских щеках и подбородке с ямкой – густая, совсем не мальчишеская щетина. И кличка эта собачья, на которой он настаивал… К тому же, что было всего неприятнее, Сергей вроде бы заискивал перед ним, по крайней мере, потерял свою очень симпатичную независимость, отстраненность.

И потом, позже, ее антипатия к этому Джеку не прошла, а усилилась. Это он, пусть, может, и невольно, стал одной из причин того, что Сергей бросил работу, свихнулся, и в итоге их семья развалилась… Конечно, с какой-то там исторической точки зрения они оказались правы, они стали героями, но с точки зрения жизни, ежедневной, с потребностью питаться, одеваться, воспитывать рожденных детей, содержать дом, любить, в конце концов, они оба принесли своим близким одни несчастья. Да.

А спектакль тот оказался просто каторгой. Длиннющий, скучный, тягомотный, без декораций, даже почти без актерской игры. Четверо парней и три девушки просто сидели на стульях и по очереди выдавали реплики:

– Куда мы все-таки едем?

– А вам не все равно?

– Нет!

– А мне – да!

– И мне!

– И мне!

– А мне не все равно!

– Вы ненормальный.

– Нормальный.

– Не спорьте.

– Я просто хочу знать, куда мы едем!

– Успокойтесь. Едем и едем.

– Куда?

– А вам не все равно?

И так около двух часов.

Ирина, сидя, как и все остальные, на полу, часто моргала, чтоб не задремать, судорожно глотала комки зевков, осторожно поглядывала вокруг… Сергей, казалось, не замечал ее маеты, внимательно наблюдал за скукой, происходившей на сцене.

Большинство же публики совсем и почти открыто не интересовалось спектаклем. Шушукались, курили, передавали друг другу бутылки с выпивкой, то и дело кто-то вставал, уходил, возвращался, запинался о ноги, извинялся. А актеры, как будто не видя этого равнодушия, то ли самозабвенно, то ли машинально бросали и бросали в зал:

– Остановки, что ли, не будет?

– Да, не будет, вам же сказали!

– Как?

– Так.

– Но куда мы едем все-таки?

– Никуда.

– Как?

– Так.

– Я хочу сойти!

– Хе-хе, забавно…

«Заба-авно», – усмехнулась Ирина и тут же кашлянула, подавившись очередным зевком…

– Вижу, не по душе пришлось, – несколько виновато произнес Сергей, провожая ее домой.

– Честно говоря, совсем.

– Понятно… А ты кого из драматургов любишь? Вообще пьесы читаешь?

– Ну как… Чехова люблю… Розова.

– Чехов, Розов… – В голосе Сергея послышались нотки иронии. – Розов – это хорошо… Но не ими одними театр жив. Некоторые вот ищут новые пути. Чаще всего дерьмо, прости, получается, иногда – удачи. – Сергей громко, как-то решительно выдохнул, огляделся. – Понимаешь, Ирина, зреет нечто такое, нечто грандиозное. Когда оно навалится, Вознесенский будет казаться детским лепетом… Это только внешне так тихо, как… как в больнице в мертвый час. Скоро закрутится… – Он говорил отрывисто, путано, не оканчивая фраз: то ли опасался высказаться определеннее, то ли сам еще не до конца сформулировал мысль, но эта путаность искуплялась голосом – жарким и в то же время глубокомысленным, почти пророческим, от которого мурашки пробегали между лопаток. – Разнесет всю эту нашу кастрюльку с переваренным борщиком… Есть, Ира, огромный свободный мир, другие цивилизации, культуры, миры целые, а мы… Именно – кастрюлька на кухне.