Жена Петра Великого. Наша первая Императрица - Елена Раскина

— Я уверен! — светло засмеялся Петр. — Я так пожелал — и так будет!

Он размашисто шагнул в лодку и, стоя на корме, долго махал ей рукой. Она махала в ответ, пока скоро уплывавшая по реке гичка не скрылась за извилиной брега. Затем повернулась и пошла в сторону дворца просыпающимся садом, наполнявшимся первыми лучами солнца и веселым птичьим щебетом. На душе было так же солнечно, и так же хотелось петь.

Высокий человек в зеленом кафтане Преображенского полка, встретившийся ей на полпути, сперва показался одним из вчерашних офицеров, ждавшим на раннее свидание даму своего сердца из «фрау-циммера» царевны Натальи. Однако преображенец вдруг смахнул на затылок глубоко надвинутую шляпу и предерзко распахнул ей навстречу объятия:

— Здравствуй, Марта!!!

Она отпрянула, с изумлением всматриваясь в черты его загорелого лица… И с радостным криком сама бросилась ему на шею:

— Ханс!!! Хольмстрем!..

Бывший лейтенант Уппландского драгунского полка, которого странно было видеть в мундире российской гвардии, обнял и расцеловал ее в обе щеки крепко и, кажется, чуть более страстно, чем позволяли приличия при встрече старых друзей. Но — совсем чуть-чуть, недостаточно для того, чтобы обидеться, тем более в такой ситуации.

— Вот я и нашел тебя, Марта! — Хольмстрем с восхищенным удивлением оглядел ее. — Ты все такая же… Нет, наверное, ты стала еще красивее!

Самому лейтенанту пребывание в Московии явно не пошло на пользу: лицо его нездорово припухло, под глазами лежали усталые свинцовые тени, а нос заметно покраснел от исправного пьянства. От него и сейчас остро разило застарелым перегаром.

Марта посмотрела на вновь обретенного старого приятеля, и радостная песня в ее душе вдруг оборвалась. Впервые ей не хотелось спрашивать о Йохане… И все же она спросила:

— Ханс, ты знаешь что-нибудь о моем муже?

Он опустил глаза и отрицательно помотал головой:

— Прости, Марта, ничего нового. Парни из рижского гарнизона, которые попали в плен во время последней кампании, рассказывали, что из Мариенбурга удалось вырваться всего полдюжине наших. Они не помнили, был ли среди спасшихся солдат по имени Йохан Крузе… Хотя никто из них не знал всех имен! Увы, Марта, шансы, что он жив, так малы… Нам остается только молить Бога о Йохане!

Марта вздохнула. Она сама не могла понять, был ли то горестный или облегченный вздох.

— Как ты попал сюда, Ханс? — спросила она.

Он рассмеялся недобрым хриплым смехом:

— Знаешь, Марта, московские начальники жутко ленивы, они даже за взятку не сделают многого… Вернее, деньги-то возьмут, но не пошевелятся! Этот варварский народ можно заставить выполнять свои обязанности только под страхом наказания. Но у московитов есть одна черта, которую я назову подлинно рыцарской: для своего друга они готовы сделать что угодно! Когда я учил их драгун во Пскове и в Новгороде, я подружился со множеством офицеров царя Петра… И вот — я здесь, обучаю фехтованию и ружейным приемам рекрутов для его гвардии!

Хольмстрем помолчал, а потом быстро оглянулся по сторонам и, убедившись, что их никто не слушает, тихо и возбужденно заговорил:

— Я всегда хотел разыскать тебя, Марта, и выручить тебя из плена. Теперь я действительно могу это сделать! У меня завелись деньги, немного, правда, но будет довольно. Что еще важнее, многие московские офицеры мне приятели, они помогут! Мы устроим тебе побег за несколько дней! Если хочешь — прямо сегодня! Через месяц, много — через два ты уже будешь дома!

Марта в изумлении посмотрела в глаза Хольмстрему и поняла: он был честен с нею, он действительно мог! Вот только могла ли она? И все же искушение больно томило и угнетало ее душу.

— Ханс, Ханс, — мучительно, как от физической боли, застонала она. — Если бы ты пришел раньше… Хотя бы немного раньше! Пойми, я теперь уже не могу, не имею права бежать!

— Почему это не можешь? — голос Хольмстрема стал груб. — Забыла Йохана, забыла свой Мариенбург? Так понравилось ублажать этого проклятого сумасшедшего Бон-Бом-Дира Петьку Михайлова?

— Кто это — бомбардир Петр Михайлов? — не поняла Марта.

— Твой новый амант, царь московитов. Он так подписывает свои послания к доверенным людям: «Бон-Бом-Дир Петра Михайлов». Именно так, как видно, совсем из остатков ума выжил от своей неуемной страсти к убийству!

— Не говори так об этом человеке! — вспыльчиво закричала Марта. — Ты… Ты ничего о нем не знаешь! Он — великий государь!! Ты не смеешь порочить его!!!

Она вдруг захлебнулась своими словами. Вот и она в запальчивости, искренне, от сердца произнесла те самые слова, которые так часто слышала из уст многих жителей этой непонятной страны и которые всегда казались ей такими дикими и противоестественными! Марта в ужасе и отчаянии закрыла лицо руками и горько заплакала. Ведь она же любит его иначе, как женщина любит и уважает своего мужчину, как будущая мать любит отца своего ребенка! Как объяснить это самой себе? Как жить с этим — и с памятью о Йохане?

— Ты все же очень изменилась, Марта, — горько произнес Хольмстрем. — Ты стала настоящей московиткой! Я — не лучше. Служу им, учу их новобранцев, вожу с ними дружбу, лопочу на их диком наречии, пью их водку… Что говорить, эта страна обладает необъяснимой силой переделывать всех иностранцев, попавших в нее, в своих подданных… Удивительно!..

— Отчего же ты сам не бежишь, Ханс? — сквозь слезы спросила Марта.

Хольмстрем снова попытался рассмеяться, но на сей раз его смех звучал совсем как хрип агонии.

— Куда мне бежать? Я стал для наших изменником, я перешел на сторону врага. Кто в Шведском королевстве станет разбираться, как принудил меня к предательству этот старый мерзавец Шереметис? Мне нельзя возвращаться! А здесь… Здесь ловкий иностранец может неплохо устроиться и даже со временем набить свой кошель золотом! К тому же я предпочту быть поближе к тебе, Марта. Кто знает, быть может, когда-нибудь тебе понадобится моя помощь или защита.

Марта утерла слезы и посмотрела на старого друга с благодарностью. Даже такой — озлобленный, с измученной сомнениями совестью, полупьяный — он был дорог ей. Быть может, дорог, как живое напоминание о ее Йохане.

— Спасибо, Ханс. — Она прикоснулась к его плечу, словно посвящая его в рыцари. — Будь рядом. Возможно, и я смогу кое-что сделать для тебя. Уже очень скоро!

— Когда станешь царицей московитов, как болтают офицеры?

— Когда стану законной женой своего Петера! И рожу ему ребенка…

Марта Крузе приняла православие в Преображенском, в домовой церкви царевны Натальи. Таинство крещения было свершено тихо, келейно, почти незаметно, в присутствии всего лишь нескольких свидетелей — царя Петра, его любимой сестры и царевича Алексея — высокого, как его отец, но болезненного на вид юноши в красном артиллерийском мундире. Этого пятнадцатилетнего мальчика Марта увидела на крещении впервые — когда он, по воле Петра, стал ее крестным отцом, а она — Екатериной Алексеевной, получив «отчество», как называли в Московии это странное второе прозвище, по его имени. Марта прекрасно понимала, что к смене веры ее вынудил даже не строгий приказ Петра, а то, что внутри нее забилась новая жизнь, и она не хотела оказаться чужой по вере для своего ребенка, ребенка царя, обреченного родиться только православным.