Что я любил - Сири Хустведт

Я отошел от окна, а Билл все смотрел ей вслед. В тот вечер он про нее и словом не обмолвился, но за ужином, когда мы ели приготовленный Вайолет итальянский омлет с начинкой и гадали, сумеет ли Марк закончить последнее полугодие и сдать выпускные экзамены в школе, я все время чувствовал в нем какую-то уклончивость. Он слушал наши с Вайолет разговоры и даже отвечал нам, но в то же время оставался в стороне, словно какая-то его часть уже давно не здесь, а идет себе где-нибудь по переулочку.

На следующее утро он купил видеокамеру и принялся за работу. В течение следующих трех месяцев он уходил чуть свет и до самого вечера бродил по улицам, потом шел в мастерскую и делал наброски, потом ужинал и снова брался за свои альбомы с рисунками, уже до самой ночи. Но в выходные Билл каждую минуту стремился проводить с Марком. Мне он объяснял, что они разговаривают, смотрят вместе взятые напрокат видеофильмы и снова разговаривают. Марк превратился для Билла в больного ребенка, с которым надо нянчиться как с маленьким и которого ни на миг нельзя оставить без присмотра. Среди ночи Билл вскакивал и шел в комнату сына, чтобы убедиться, что он на месте, а не сбежал куда-нибудь через окно. Неусыпная родительская бдительность из формы наказания превратилась в средство профилактики неизбежного приступа, который, как боялся Билл, добьет мальчика.

Хотя Билл и обрел новые силы благодаря работе, в его возбуждении было что-то маниакальное. Былая сосредоточенность во взгляде уступила место горячечному блеску глаз. Он почти не спал, исхудал, вспоминал о бритье еще реже, чем раньше. Его одежда провоняла табаком, к вечеру от него сильно пахло спиртным, вином или виски. Несмотря на его изматывающий режим работы, нам все-таки удавалось видеться той весной. Иногда это случалось чуть не каждый вечер. Он звонил мне либо домой, либо на кафедру:

— Лео? Это я, Билл. Слушай, может, заглянешь вечерком в мастерскую, а?

Я соглашался, даже если знал, что не успеваю проверить к сроку студенческие работы или подготовиться к завтрашней лекции, соглашался потому, что в голосе из телефонной трубки ясно слышалось, что он не может оставаться один. Когда я приходил и заставал его за работой, он всегда прерывался, чтобы похлопать меня по спине или обхватить за плечи и хорошенько потрясти, а потом принимался рассказывать про детишек на площадке, которых ему удалось в тот день заснять.

— Ты не поверишь, что они творят. Я уже и забыл, что такое бывает. Они же чокнутые! Просто полоумные какие-то!

Как-то вечером в середине апреля Билл вдруг сам завел разговор о своем возвращении к Люсиль, когда он решил, что вдруг да склеится.

— Я когда вошел в квартиру, то первым делом сел перед Марком на корточки и сказал ему, что больше никогда не уйду, что мы втроем теперь всегда будем вместе.

Билл повернул голову и посмотрел на кровать-ладью, которую он много лет назад смастерил для Марка. Она так и осталась в дальнем углу мастерской, рядом с холодильником.

— А потом я его взял и бросил. Наговорил всей этой обычной туфты про то, что папа его любит, просто они с мамой не могут жить вместе, и все такое. В тот день, когда пришло последнее, пятое письмо Вайолет, я никогда не забуду: я выхожу из квартиры, и Марк начинает кричать: "Папочка!", и я слышу этот крик на площадке, слышу его, когда спускаюсь по лестнице, слышу, когда иду по улице. Он у меня до сих пор в ушах стоит. Никогда не забуду, какой у него тогда был голос. Как будто его убивают. Я в жизни ничего страшнее не слышал.

— Да ладно тебе, — сказал я. — Дети могут так убиваться из-за чего угодно. Когда их в кровать запихивают или конфетку не дают.

Билл медленно повернул ко мне голову. Глаза его сузились, голос звучал тихо, но резко.

— Нет, старик. Это был другой плач. Это был плач по — настоящему страшный. Я как сейчас его слышу. И от этого не спрячешься. Я через него переступил.

— Ты об этом не жалеешь?

— Как я могу жалеть? Вайолет — моя жизнь. Я выбрал жизнь.

Вечером седьмого мая мы с Биллом не виделись. Он мне не позвонил, и я сидел дома. Когда раздался звонок, я перечитывал последнее письмо от Эрики, которое пришло с вечерней почтой. Там был один абзац, в который мне надо было вчитаться:

"Что-то странное творится со мной, Лео. Что-то сдвинулось с мертвой точки, но не в голове, которая, ты знаешь, вечно бежит впереди меня, а в теле. Раньше там не было ничего, кроме боли, невозможно было хоть на шаг отступить от заданной траектории, невозможно было даже качнуться в сторону, только ходить и ходить кругами вокруг Мэта. Сейчас я понимаю, что хочу тебя видеть, хочу сесть на самолет, прилететь в Нью-Йорк и прийти к тебе. Если ты не хочешь, чтобы я приезжала, если тебе все это осточертело, я пойму и обижаться не стану. Я говорю только о том, чего хочу сама".

В искренности Эрики я не сомневался. Я сомневался в том, что ее хватит надолго. И в то же время, еще раз перечитав эти строки, я подумал, что она, чем черт не шутит, и впрямь прилетит. Мысль эта меня как-то очень взволновала, поэтому, когда я услышал звонок и поднял трубку, голова моя была занята Эрикой и ее возможным появлением.

— Алло, Лео…

Голос был мне незнаком, даже не голос, а сдавленный полушепот.

— Алло, кто это? С кем я говорю?

Повисло секундное молчание.

— Это Вайолет.

— Что с тобой? Что-нибудь случилось?

— Алло, Лео? — снова прошептала она.

— Да, да, я слушаю.

— Я в мастерской.

— Что произошло?

Она опять замолчала, я слышал только, как она дышит. Я повторил:

— Что случилось, Вайолет, что?

— Я пришла, а Билл лежит на полу.

— Что с ним? Ты "скорую" вызвала?

В трубке раздался медленный монотонный шепот:

— Когда я пришла, он уже был мертвый. Давно. Наверное, только вошел в мастерскую, и все, даже куртку снять не успел. Камера рядом на полу лежит…

Я заранее знал ответ, но все равно спросил:

— Ты уверена?

Вайолет глубоко втянула воздух:

— Да, Лео. Уверена. Он холодный.

Она больше не шептала, а просто говорила, но от ее спокойствия, от голоса без модуляций, с интонациями как у иностранки, я похолодел.

— Здесь был мистер Боб. Он уже ушел. Молится там у себя, я слышу.

Она тщательно выговаривала слова, напирая на каждый слог, словно на уроке по технике речи, когда нужно произнести текст как можно отчетливее.

— Я поехала на вокзал встречать Марка. Но я его не поймала, он сбежал. Я бросилась звонить в мастерскую, никто не отвечал, тогда я оставила сообщение. Я решила, что Билл еще где-то в городе, но к тому времени, как я доберусь, он уже будет на месте. Я очень разозлилась на Марка. Мне необходимо было поговорить с Биллом, уж очень все это было мерзко. Странно звучит, да? Какое это сейчас имеет значение? Я приезжаю, звоню в дверь, никто не открывает. Тогда я открыла дверь своим ключом и вошла. Наверное, я очень кричала, иначе почему мистер Боб пришел? Не знаю, я ничего не помню. Лео, мне нужно, чтобы ты приехал и помог мне позвонить, ну, куда там звонят, когда человек умирает. Я не могу сделать это сама. Ты только позвонишь и уйдешь. Я должна побыть с ним одна. Алло, ты слышишь меня?