Операция "Булгаков" - Михаил Ишков

– Венера! Венера!.. Эх я, дурак, дурак!.. Зачем, зачем я не улетел с нею? Чего испугался, старый осел! Бумажку выправил! Терпи теперь, старый кретин!

Следом мне явственно почудилось, как к моей залысине прикоснулись обнаженные женские ноги, следом я ощутил опьяняющий аромат молодой женской тайны…

Это было ошеломляющее, волнующее чувство.

…Другой «я» остановился возле решетки и, затаив дыхание наблюдал за горемыкой, променявшим обладание юной женской плотью на до смерти надоевшую работу с грузным, женским телом.

…Неожиданно в темной части особняка стукнуло окно, в нем появилось что-то беловатое, и резковатый женский голос, напоминающий голос Нателки Пряхинцевой, позвал:

– Ты где? Что это за фантазии? Малярию хочешь подцепить? Пора уже романом заняться. Из редакции звонили…

Я – какой, не понятно! – ничего не ответил, только погрозил голосу кулаком и, повторяя про себя – эх, я дурак, дурак, – поплелся к подъезду.

Разбудил меня Погребельский.

За окном было темно, и я не сразу врубился, зачем он звонит.

– Я обдумал твое предложение. Готов взяться за работу. Только в судьбе Варенухи надо поменять акценты с «отрицательных» на «положительные», – для подтверждения Стас зачитал в трубку цитату из «хорошо известной мне книги». – «Он… (Стас уточнил – бывший директор Варьете Римский) ушел и никогда больше не встречался с Варенухой, приобретшим всеобщую популярность и любовь за свою невероятную, даже среди театральных администраторов, отзывчивость и вежливость. Контрамарочники, например, его иначе не называли, как отец-благодетель. В какое бы время кто бы ни позвонил в Варьете, всегда слышался в трубке мягкий, но грустный голос: «Я вас слушаю», – а на просьбу позвать к телефону Варенуху, тот же голос поспешно отвечал: «Я к вашим услугам». Но зато и страдал же Иван Савельевич от своей вежливости!»

Стас победоносно воскликнул:

– Каково!

Его бодрости и творческой активности можно было только позавидовать.

– Меняй! – ответил я.

Стас, опешивший от такой покладистости, смягчил удар:

– А насчет НКВД можно приписать, будто эти обязанности Варенуха исполнял, скрепя сердце, и очень редко…

– Припиши…

Погорельский сделал паузу – в трубке было слышно его дыхание.

– Что это ты сам не свой? Заболел ненароком или решил соскочить с проекта?

– Ты посмотри на часы. Который час!

В трубке вновь послышалось сопение.

– Так ты за или против?..

Я бросил трубку.

* * *

Проснулся в полдень, невыспавшийся, в дурном настроении.

За окном шел дождь. Капли нахально стукались о балконный козырек.

Вспомнил разговор с Погребельским.

Пораньше не мог позвонить! Видно, испугался до смерти, как бы я не предложил эту работу какому-нибудь другому застоявшемуся без дела текстовику.

Я решил еще поваляться в постели, поразмышлять над предложением Клепкова. Конечно, литература все стерпит, и все равно было очень жаль моей догадки насчет «Батума»?

Но еще больше было жаль себя, испытавшего озарение.

Я закинул руки за голову – может, прописать эту догадку как вещий сон или некое видение? Или подать ее как открытие какого-нибудь завзятого литературоведа. При этом сослаться на существующие или несуществующие источники из архива Рылеева, на его рассказ или найденные в папках документы.

Все было уместно.

Итак, Булгаков приступил к работе над пьесой в январе 1939 года и уже в начале июля читал «Батум» в Комитете по делам искусств.

В конце того же месяца Михаил Афанасьевич передает законченный и исправленный текст в театр, а также читает пьесу артистам МХАТа. В театре «Батум» встретили на «ура»! Шустрые мхатовцы молниеносно провентилировали все вопросы, касавшиеся постановки «Батума», и с одобрения высшего руководства страны организовали ознакомительную поездку на Кавказ – в места, где начиналась революционная деятельность главного героя.

…Кстати – я невольно сел в постели – почему Сталин, положительно откликнувшийся на обращение руководства МХАТа по поводу написания пьесы, вдруг резко изменил свое мнение и запретил творческой группе посещение Грузии, а затем и вовсе потребовал прекратить работу над спектаклем?

Я не сразу осознал смысл внезапно вынырнувшего вопроса, а когда осознал, меня словно током ударило. Не ответив на этот вопрос, я не мог ринуться с четырнадцатого этажа.

Позвонил Нателке…

Сообщил, что возникли проблемы со спонсором, так что сразу приступить к проекту Клепкова не могу.

– Кто у нас спонсор? – спросила она.

Я благоразумно промолчал. Валить на спонсоров в нашу эпоху считается хорошим тоном, однако назвать заказчиком Рылеева у меня язык не повернулся. Не вписывался Юрий Лукич в современную терминологию.

– Сколько времени тебе потребуется?

Что я мог ответить, если сам не знал. Так и ответил – как получится, и тут же предложил в соавторы Погребельского.

– Загубит тему. Послушай, мы тут подобрали текстовика, однако ему нужен расширенный синопсис и материалы. Ты не мог бы передать то, что у тебя есть?

Я ответил в цвет.

– Синопсис представлю, а насчет материалов требуется согласие спонсора.

На этом разговор закончился. Помаявшись, побродив по квартире, я отправился досыпать. Последней сладкой мыслью мелькнуло – краткое изложение событий я, так и быть, напишу…

Может быть…

Но без рылеевских материалов этому боевику будет грош цена. Никто, кроме меня, с такой клюквой не справится.

* * *

Через несколько дней Погребельский познакомил меня с Киселёровым.

Он подсел за наш столик в нижнем буфете и представился:

– Киселёров… Степан. Можно Владлен.

Не обращая внимания на мою удивленную физиономию, он достал из портфеля бутылку армянского коньяка, разложил на столе лимон, колбасную нарезку, батон хлеба…

Стас нервно сорвал очки и предупредил:

– Бутылку убери! Здесь этого не любят. Надо местных напитков взять.

Он вскочил и направился к стойке, а Владлен – или Степан? – испытующе глянул на меня.

– Ну что? Надумали?..

Я опешил – вот так сразу поделиться своими сомнениями насчет нежелания участвовать в клепковских играх?

Однако…

Киселёров уточнил:

– Насчет вступления в нашу секцию?

Мистический туман начал развеиваться. Пахнуло обычными литературными заботами, касавшимися раздела имущества Большого союза.