Меж рабством и свободой. Причины исторической катастрофы - Яков Гордин

Подписавшие прошение "недостойными себя признавали" такой милости, как пункты, дарующие свободы. И далее говорилось:

Однако ж усердие верных подданных, которое от нас должность наша требует, побуждает нас по возможности нашей не показаться неблагодарными; для того в знак нашего благодарства всеподданнейше приносим и всепокорно просим всемилостивейше принять самодержавство таково, каково Ваши славные и достохвальные предки имели, а присланные к Вашему Императорскому Величеству от Верховного Совета и подписанные Вашего Величества рукою пункты уничтожить. Только всеподданнейше Ваше Императорское Величество просим, чтоб соизволили сочинить вместо Верховного Совета и Высокого Сената один Правительствующий Сенат, как при Его Величестве, блаженной памяти дяде Вашего Императорского Величества Петре Первом было, и исполнить его довольным числом 21 персоною…

В отличие от татищевского прошения, где Анна именовалась просто Ее Величеством, Кантемир со товарищи обращается к "Самодержице Всероссийской".

Приняв прошение, Анна разыграла издевательское по отношению к верховникам представление, осведомившись у них, может ли она удовлетворить желание офицерства и шляхетства. Верховники молча наклонили головы.

Маньян доносил по горячим следам: "Счастье, что министры Верховного совета в это время ничего не предприняли; если бы они оказали какое-нибудь сопротивление решению дворян, то дворяне и гвардейские офицеры положили выбросить верховников в окно".

Это не совсем точно. Далеко не все дворяне, как мы знаем, радовались такому финалу.

Но только двое из присутствующих способны были в полной мере оценить масштаб происшедшей катастрофы — князь Дмитрий Михайлович и Татищев. Только они могли понять, что пред ними не просто неудача неких политических сил, проигравших свою интригу, но обрыв, облом тенденции, мощно развивавшейся с момента возникновения Верховного тайного совета, тенденции, вышедшей на свет в "деле царевича Алексея" и обещавшей России совершенно иной уровень общественного и экономического существования.

Они по-разному относились к тем или иным чертам тенденции, но катастрофичность случившегося осознавали в равной степени.

В журнале Верховного совета записано:

Пополудни в четвертом часу к Ее Императорскому Величеству призван статский советник г. Маслов, и приказано ему подписанные от Ее Императорского Величества собственною рукою пункты и письмо (согласие Анны на подписание кондиций. — Я. Г.) принесть к Ее Величеству, которые в то ж время и отнесены и Ее Величеству от господ министров поднесены. И те пункты Ее Величество при всем народе изволила приняв, изодрать.

Тут же был доставлен из тюрьмы Ягужинский, и Анна приказала фельдмаршалу Долгорукому встретить его у дверей и вернуть шпагу. Императрица сознательно перевернула ситуацию 2 февраля, когда тот же Долгорукий отнял у Ягужинского шпагу.

Это была символическая картина унижения противников и апофеоза сторонников самодержавия…

По свидетельству Татищева, в "изодрании" кондиций принял участие и Салтыков.

Глядя на разорванные и брошенные на пол листы, содержание которых он обдумывал много лет и считал спасением для России, князь Дмитрий Михайлович испытывал чувство, которое позднее сформулировал в словах сколь горьких, столь и пророческих:

Пир был готов, но званые оказались недостойными его; я знаю, что паду жертвой неудачи этого дела; так и быть, пострадаю за отечество; мне уж и без того остается недолго жить; но те, кто заставляют меня плакать, будут плакать дольше моего.

Мы проливаем предсказанные старым князем слезы и по сию пору.

В роковой день 25 февраля 1730 года аристократия, генералитет, шляхетство, гвардейское офицерство, поставленные перед выбором — прежнее рабство или некая, пускай достаточно низкая, но степень свободы, — выбрали рабство. Они выбирали по-разному: одни — с мучительными колебаниями, другие — без всяких колебаний и сомнений. Из реформаторских лидеров лишь один шел до конца, последовательно и жертвенно, — князь Дмитрий Михайлович.

Означает ли это, что попытка Голицына, Татищева и тех, кто последовал за ними, была заведомо обречена и Россия "не созрела для свободы", а ее естественный путь лежал через многолетнее рабство? Вряд ли. Причины поражения конституционного порыва настолько сложны, многофакторны, парадоксальны, что дать ясный и окончательный ответ на этот вопрос невозможно. Можно лишь условно уловить некоторые из причин и попытаться очертить их ретроспективно и потому условно.

Ключевский через полторы с лишним сотни лет после провала "движения, вызванного замыслом князя Голицына", писал в черновиках:

Легко видеть, почему оно имело такой исход: во-первых, представители старой знати не смогли сговориться с дворянством в своих интересах и стремлениях: во-вторых, само шляхетство было застигнуто врасплох, не умело выработать ясного и однообразного плана нового государственного устройства и разбилось на кружки с несходными и неопределенными стремлениями[108].

Однако сам же он в окончательном варианте лекций перечеркнул сословное объяснение политической борьбы — противостояние знати и шляхетства:

Всего менее представляли верховники русскую родовитую знать.

Большая часть тогдашней старинной знати, Шереметевы, Бутурлины, князья Черкасские, Трубецкие, Куракины, Одоевские, Барятинские, были по московскому родословию ничем не хуже князей Долгоруких, а члены этих фамилий стояли против Верховного тайного совета[109].

Да, размежевание шло не по сословным линиям. Стремительная игра политико-психологических группировок ломала сословные границы. Тем более что предшествующие петровские реформы этой ломке весьма способствовали.

Дело было не во взаимоотношениях старой знати и шляхетства. Те и другие перемешались в кружках и группах, в разной степени враждебности Верховному совету.

Внутри этих кружков и групп знать прекрасно договаривалась со шляхетством" И все они в конечном счете зависели от позиции гвардии.

Гораздо убедительнее Ключевский говорит о смещении политических представлений и у знати, и у шляхетства, о практическом неумении осуществить реформу власти. Он говорит о вопиющих тактических ошибках верховников. Он говорит об одиночестве князя Дмитрия Михайловича: "Сам Голицын объяснял неудачу своего предприятия тем, что оно было не по силам людям, которых он призвал себе в сотрудники". И далее, приводя знакомые нам слова Голицына о пире и недостойных гостях, Ключевский не без горечи пишет: "В этих словах приговор Голицына и над самим собой: зачем, взявшись быть хозяином дела, назвал таких гостей, или зачем затевал пир, когда некого было звать в гости?"