Меж рабством и свободой. Причины исторической катастрофы - Яков Гордин

Тут великий историк совершенно прав, и объяснение происшедшей катастрофы лежит в области не столько социальной, сколько общеисторической психологии, мощно влияющей на результаты политических движений. Недаром же Милюков написал о 1730 годе не академическое исследование, но свободный этюд и рассматривал поведение людей и групп внутри конкретной ситуации не с точки зрения их соответствия или несоответствия закономерностям процесса, но исключительно с точки зрения оправданности или неоправданности их конкретных поступков. И князя Дмитрия Михайловича он внимательно и сочувственно очерчивает более как личность, чем как деятеля.

У Ключевского-историка тоже были свои личные пристрастия. Он не любил русское дворянство и относился к нему без особого уважения. И, оценивая его, не видел того, что видеть не хотел. И когда он как одну из причин поражения конституционного порыва выдвигает полную несамостоятельность шляхетства, бывшего, по его мнению, у фамильных людей на побегушках, то согласиться с этим никак невозможно. Свидетельства Феофана о замыслах некоторых шляхетских компаний "оружной рукой" напасть на верховников, ожесточенные споры внутри конституционного шляхетства в канун переворота — все это свидетельствует о высокой степени самостоятельности мелкого и среднего дворянства.

Но эта самостоятельность — сама по себе бессистемная — тянулась к системе, регулярности. Недавно высвободившееся из петровской "тесноты", сразу же попавшее под тяжелую руку Меншикова, а затем травмированное самодурством Долгоруких, шляхетское сознание жадно искало, но с трудом находило ориентиры. После 19 января оно захмелело от предчувствия свободы.

Шляхетство, еще не способное к саморегуляции, пугающееся собственных порывов, по привычке жаждало регуляции внешней, но при этом отчаянно боялось снова оказаться в тисках жесткой власти.

Этот психологический парадокс делал поведение шляхетских групп разных направлений непредсказуемым и хаотическим. Этой особенностью шляхетского сознания, задохнувшегося от обилия возможностей и растерянного, объясняется как мгновенно возросшее влияние Татищева, так и провал его попыток ввести политическое поведение своих соратников в подобие системы.

Главная причина великой беды, постигшей Россию в феврале 1730 года, — отчуждение индивидуального интереса от общего, неумение тогдашнего русского дворянина совместить в сознании свой сиюминутный интерес с протяженным в будущее интересом страны. Ягужинский понимал, что самодержавие в его деспотическом варианте для страны вредно и для каждого человека опасно. Но как только его личный интерес в данный момент времени совпал с интересом Анны, он с легкостью махнул рукой на страну.

Борьба шляхетских конституционалистов, и Татищева в том числе, с князем Дмитрием Михайловичем — свидетельство того же разрыва индивидуального и общего интересов, невозможность пожертвовать сиюминутным ради перспективы.

Георгий Петрович Федотов описал это явление в 1945 году в эссе "Россия и свобода":

Люди, воспитанные в восточной традиции, дышавшие вековым воздухом рабства, ни за что не соглашаются с такой свободой — для немногих — хотя бы на время. Они желают ее для всех или ни для кого. И получают — ни для кого. Им больше нравится царская Москва, чем шляхетская Польша. Они негодуют на замысел верховников, на классовый эгоизм либералов. В результате на месте дворянской России — империя Сталина.

Это верный, но очень общий подход. В январе — феврале 1730 года в царской Москве действовали люди конкретного момента, воспитанники — даже если они были к ней оппозиционны — военно-бюрократической империи, которая, с одной стороны, пугала и отталкивала их, с другой — приучила считать жесткую систему панацеей и непременным условием государственных успехов. И они метались между тягой к свободе и квазирелигиозной верой в регулярность…

Если бы верховники с самого начала удовлетворили эту полуосознанную жажду шляхетства в четком внешнем регулировании, то — при сходстве стратегических целей — оно могло поддержать замысел Голицына. Но верховники своими сбивчивыми действиями усугубили хаосность ситуации и увеличили дискомфорт шляхетского сознания.

Истинные причины катастрофы 25 февраля 1730 года, как и причины непосредственно связанной с ней катастрофы 25 октября 1917 года, о чем и говорит Федотов, лежали глубже непосредственных социальных, сословных, экономических факторов. Хотя, разумеется, сознание и тех и других действователей было повреждено этими факторами.

Корсаков, подводя в своем исследовании итоги конституционной попытки, с завидной проницательностью сказал:

Русские люди первой половины XVIII века не отличаются цельностью характера: все это натуры изломанные — противоречие их стихия… Едва наберем каких-нибудь десять человек, которые могут быть названы людьми убеждения и характера. А остальные?.. "Нам, русским, не надобен хлеб — мы друг друга едим, с того сыты бываем" — говорил юродивый первой половины XVIII века Тихон Архипыч, лучше всего определив "умоначертание" современного ему русского шляхетства.

Если под характерами подразумевать сознание — частное и общественное, то Корсаков заглянул глубоко. И объясняет он эту гибельную противоречивость шляхетского сознания так:

Неумение действовать сообща, возвыситься над личными целями во имя общих интересов, неумение правильно понять эти интересы, отделив в них существенное от несущественного, более важное от менее важного — все это прямо вытекает из двух причин: во-первых, из того неопределенного положения, в какое было поставлено шляхетство законодательством Петра Великого, и, во-вторых, из той вообще ломки в умственной и нравственной жизни русского народа, которая произведена реформой Петра[110]. Тут главное, конечно же, второе.

Из чудовищного по своему темпу и жестокости катаклизма, который принято называть петровскими преобразованиями, русский человек — особенно прединтеллигентского слоя — вышел с разорванным, внутренне противоречивым сознанием, и масса духовной энергии, вместо того чтобы органично реализоваться вовне, уходила на попытки разрешить эти внутренние противоречия, — отсюда завышенная рефлексия интеллигентских и полуинтеллигентских слоев, истерические крайности общественных взаимоотношений, утопичность народной идеологии, трагедийность нашей литературы — пока мучительный кризис сознания не взорвался суперкатастрофой 1917 года.

Единственной значительной группой с дельным сознанием, не знающим в большинстве случаев отчаянных внутренних противоречий, погубивших конституционное движение, оказалась гвардия. Отсюда ее политическая устремленность и энергия, обращенная вовне. А направление этой энергии определялось тем, что гвардия еще воспринимала петровскую систему, похоронившую прежнюю российскую традицию, как новую незыблемую традицию, а себя — частью этой традиции.

25 февраля царствование самодержавной Анны представлялось гвардейцам законным продолжением петровского царствования, а петровское царствование и его результаты — эталоном. И потребовался длинный ряд тяжких уроков, чтобы гвардия изжила эти иллюзии.