СССР при Брежневе. Правда великой эпохи - Димитрий Чураков

– Слава богу, – отвечает начальник, – а я то уже забеспокоился, не опаздывает ли он?»

И действительно, складывалось впечатление, что единственной проблемой экономики были опоздания и отлучки отдельных работников, а все остальное находилось в полном порядке. Получалось, что имевшиеся в стране проблемы, в том числе действительно непростая проблема трудовой дисциплины, не решались, загонялись вглубь. Вместе с этим быстро росло число пострадавших, а следовательно, недовольных, граждан. Против происходящего в стране беззакония стали выступать даже на партийных собраниях и конференциях, о чем пишет в своей работе Рой Медведев. Стоит вдуматься, что это означало на практике: по сути, впервые за многие годы партия начала открыто роптать против действий свого руководства. О каком укреплении социалистического строя в этих условиях можно говорить? Создается впечатление, что среди населения преднамеренно начали готовить почву для создания массового протестного материала, который в скором времени будет так сильно востребован для разгона локомотива горбачевской «перестройки». И стоит вспомнить, что во времена Горбачева, ссылаясь как раз на предпринимавшиеся Андроповым меры, каждого, кто поднимал вопрос о наведении в стране порядка, сразу же клеймили ретроградом, сталинистом и, что в те годы было по-настоящему страшно, – врагом перестройки. Именно в этом видится основной результат «горячего декабря 1982 года». Добавим только, что, несмотря на очевидную бесплодность взятого курса, имитация борьбы за дисциплину продолжилась и после того, как операцию «Трал» формально вроде бы отменили.

Но если не пресловутая борьба за дисциплину, то, может быть, андроповские реформы в рабочем вопросе могут свидетельствовать о том, что новый генсек все же намеривался строить в СССР социализм?

Ведь социализм многолик: он может быть и «казарменным», с облавами на «прогульщиков» и «тунеядцев», а может быть совсем другим – «цивилизованным», «обновленным», «реформированным». И надо признать, именно о подобного рода задумках нового генсека построить в СССР «социализм с человеческим лицом» уверенно пишут даже сами социалисты, хотя, конечно, далеко не все, но все же… А вдруг они правильно распознали в Андропове своего? Следует ли и нам рискнуть и поверить им на слово? В самом деле: многие начинания Юрия Владимировича на поприще трудового законодательства выглядят симпатично, даже очень симпатично!.если не обращать внимание на некоторые «мелочи», в которых, как известно, черти и находят себе укрытие от посторонних глаз.

Чаще других из андроповских реформ в области производственных отношений называют закон «О трудовых коллективах и повышении их роли в управлении предприятиями, учреждениями, организациями» от 17 июня 1983 года. Принятию такого важного закона, как это было установлено в те годы, предшествовало его широкое обсуждение, начало которому положила публикация 12 апреля 1983 года в печати проекта закона. Подведение итогов всенародного обсуждения и принятие закона состоялось на VIII сессии Верховного Совета СССР. Выступая на ней, Г. Алиев отметил, что новый закон направлен на совершенствование социалистической демократии и существенно расширяет права трудящихся в решении производственных, социальных, воспитательных и других вопросов. В законе реанимировались некоторые элементы производственного самоуправления, утраченные еще в 1930-е годы (в частности, речь идет о так называемом «четырехугольнике», системе, когда наряду с администрацией предприятия в принятии управленческих решений на равноправной основе участвовали партийные, профсоюзные и комсомольские органы). Наиболее важные проблемы, стоявшие перед предприятиями, выносились на общие собрания (конференции) трудовых коллективов. В законе в качестве самостоятельного юридического термина появляется понятие «гласность», в частности, четвертая статья закона декларировала, что «трудовые коллективы участвуют в управлении предприятиями… на основе… гласности, систематической информации о деятельности предприятий, учреждений, организаций, учета общественного мнения». Упоминание «общественного мнения» как нечто такого, к чему следует прислушиваться при решении важных производственных вопросов, тоже было необычным для советской нормотворческой практики. Стоит, наверно, добавить, что в законе делалась попытка привлечь коллективы предприятий к шедшей в стране кампании по налаживанию трудовой дисциплины, этому была посвящена отдельная девятая статья закона, которая так и называлась: «Полномочия трудовых коллективов в обеспечении трудовой дисциплины».

В целом закон носил прогрессивный характер. Но сам по себе он не свидетельствовал о социальной природе и политическом режиме в СССР. Весомые права трудовых коллективов сейчас можно встретить во многих капиталистических странах не только Запада (например – Швеции), но и Востока (например – Японии). Вспоминается и опыт русской революции 1917 года. За рабочий контроль через механизм рабочего самоуправления (собрания трудовых коллективов, рабочие организации и т. д.) рабочие выступали еще до Октября, когда частная собственность превалировала в промышленности. После победы социалистической революции, когда право собственности на предприятия перешло к государству, а само государство стало восприниматься рабочими в качестве своего, родного, справедливого, принцип рабочего самоуправления для рабочих (и особенно для большевиков) потерял свою актуальность. Так что же означало фактическое возрождение лозунгов рабочего контроля в конце XX века? К чему мог привести этот шаг? Мог ли он привести к укреплению советской экономической модели? Безусловно! Но развитие экономики могло пойти и совершенно иначе. Например – по югославскому варианту. А в такой огромной стране, как СССР, это было чревато разбалансировкой системы управления народным хозяйством. Само по себе возвращение к лозунгам 1917 года в 1983 году означало именно возвращение, т. е. шаг (или даже несколько шагов) назад. Никто не спорит, может, это и было бы полезно, но, поворачивая колесо истории вспять, Андропов как бы подчеркивал ущербность осуществлявшейся в стране на протяжении нескольких десятилетий линии развития, как бы подталкивал советских граждан к выводу о необходимости смены курса. Кроме того, следует учитывать, оценивая закон, что на практике происходило расширение прав не рабочих, а заводской администрации, которая теперь получала возможность прятаться за «коллективное общественное мнение» коллектива.

Наконец, сегодня мы можем оценить андроповскую рабочую политику ретроспективно, учитывая, к чему в конце концов она привела, чем обернулась и для страны, и для рабочих. По сути, Андропов и его преемники повторили путь, который проделали в 1918 году правые социалисты. Сперва, находясь в оппозиции, они обвинили большевиков в том, что те национализировали предприятия, а рабочие организации превратили в приводные ремни государственной машины. Придя к власти на некоторых территориях на востоке страны, они поначалу расширили права трудовых коллективов. Но время, когда антибольшевистские правительства считались с рабочими организациями, было крайне непродолжительным. После этого шло возвращение к дореволюционным порядкам, а рабочим указывали их место. Разговоры об огосударствлении большевиками экономики и пролетарских организаций всегда заканчивались одним – разрушением советского рабочего законодательства, упразднением социальных гарантий и возвращением частной собственности, а вместе с ней и капиталистической эксплуатации рабочих. Только на этот раз процесс оказался более растянутым во времени и разделен на два этапа: на первом этапе сам Андропов временно расширил права рабочих, а после того, как их бдительность удалось усыпить, преемники генсека-реформатора Горбачев и Ельцин, которых он сам тщательно подбирал в свою команду, передали созданные трудом нескольких поколений советских людей индустриальные гиганты в частные руки. Все могло, видимо, сложиться иначе, но на практике закон «О трудовых предприятиях» послужил переходной мерой, тараном, разрушавшим плановую советскую экономику.